Добрый день! Несколько предварительных тезисов. Я не буду говорить о культурной политике в том смысле, в каком мы часто в быту говорим, что политика должна быть культурной. Мы это выносим за скобки. Мы про политику в области культуры. Это очень важно, чтобы политика была культурной.
Политика в области культуры — это предметное зерно, про которое в каком-то отношении говорить можно. Когда я буду говорить о культуре, я буду иметь в виду искусство как ядро большой культуры, но не буду все сводить к искусству. Давайте примем рабочее определение, оно не претендует ни на какую академическую точность, чтобы мы понимали о чем разговор. Для меня культура — это вся сеть общественных институтов, которые отвечают за ценности, смыслы. Это безоценочно. Смысл и ценности бывают чудовищны. То, что было в нацисткой Германии ужасно, но это тоже были ценности. Искусство — это ядро любой культуры, это только часть, а не вся зона. В этом смысле школа в той же мере является институтом образования, в какой и институтом культуры, потому что за смыслы и ценности школа непосредственно отвечает. Телевидение, каким бы оно ни было, является транслятором некоторых ценностных представлений, иногда ужасных, иногда наоборот прекрасных. Но массовая культура — это тоже культура. В истории человечества отдельный специальный орган, который отвечает за культурную политику – в смысле за политику в области культуры – появляется исторически поздно. В 1953 году в Советском Союзе утверждается первое министерство культуры. Чуть позже во Франции – первая страна западного мира, где возникает министерство культуры. Есть страны, в которых никакого министерства культуры нет до сих пор, а если и есть департаменты внутри государственных учреждений, то они второстепенные. Это связано с 2 вещами. Первое, проводить культурную политику можно мимо министерство культуры. Министерство культуры – это случайно возникшая, утвердившаяся сохранившаяся структура, как тип управления, но она необязательна. Второе, возникает идея, что культурой нужно управлять через специальное министерство. В самом конце сталинской эпохи, в самом начале хрущевской. На переломе, когда прежняя тоталитарная модель перестала работать, а новая авторитарная еще не сложилась. Это в зоне разлома, что тоже очень показательно, когда прежние способы управления исчезли, а новые еще не утвердили. Власть необязательно философствует, она шкурой чует, что возник зазор, его нужно чем-то заполнить. Когда возникает такой зазор, его заполняют непонятным для власти инструментом. А во Франции, в которой, конечно, после войны в интеллектуальном слове смотрела на советский союз с большим интересом, конечно, это подражание. И это связано с тем, что возник один тип управления культуры. Управление по поручению государства.
Т.е. кто выступает главным субъектом проводимой культурной политики — государство. Если есть министерство, значит, государство через министерство этой самой культурой управляет. И заметьте, что в советской системе и в западной системе почти одновременно, здесь нет жесткого деления. Именно государство формулирует эту политику, именно государство ее проводит. Есть ли в мире примеры другого типа управления проведения культурной политики? Да. В США не государство управляет культурными институциями, а принята другая философия. Государство создает условия для того, чтобы бизнес вкладывался в культурные проекты, и в этом его задача, не в том, чтобы сформулировать что хорошо, а что плохо, а чтобы создать условия, чтобы бизнес туда пришел. Какие условия? Налоговые, гладить по головке. Бизнес, каким прагматичным и жестким он не был, он очень любит, чтобы его гладили по головке. Результат? Вдумайтесь, 26 тысяч фондов, финансирующих культурные проекты в одной, отдельно взятой стране. Государство создает институциональные условия, чтобы крупные компании и крупный бизнес приходили и приносили в зубах деньги для важных институций: для музеев, для библиотек. Что для этого делается? Для этого делается демонстративное включение руководителей важных культурных институций в большую политическую элиту. Приведу один пример. До сих пор возглавляющий библиотеку конгресса США Джеймс Биллингтон, он мало того, что означается президентом, мало того, что он член конгресса, он обладает такими связями, который рядовой конгрессмен не имеет. Приведу пример. В 90-е годы, когда Джеймс Биллингтон и Дмитрий Сергеевич Лихачев — академик, начали проект оцифровки советских архивов, отсутствовала необходимая техника для этого в Советском Союзе. Что было сделано. Бизнес профинансировал закупку техники, а Министерство обороны США выделили самолеты для доставки этой техники в Советский союз, потому что Джеймс Биллингтон мог снять трубку, позвонить министру обороны и попросить его о помощи. Это случайно быть не может, понятно, Биллингтон — выдающийся, но сама система построена таким образом, чтобы директор библиотеки конгресса США принадлежал верхнему слою американской элиты. В Европе другой путь. Понятно, когда вы создаете государственную машину, возникает опасность, что бюрократия захватит власть. Иногда это полезно, а иногда очень вредно. В сфере культуры — это очень вредно. Бюрократия начинает диктовать принципы и правила, поэтому чаще всего во Франции с министром культуры оказывается человек, статусный не по должности, а по своему бэкграунду, по своему вкладу. И тогда управляется культура не бюрократом, а человеком, исполняющим роль бюрократа. Я приведу пример, который я очень люблю. Эта ситуация, когда французское кино на рубеже 80-90-х годов начало загибаться. Такое часто происходит с любым национальным кинематографом. Меняется поколение, меняется зритель, вторгается активно Голливуд, у которого всегда будет рыночное преимущество. Он показывает кино сразу во всем мире. И не один национальный кинематограф не может его переиграть. Понятное дело, если у вас есть 2 недели на прокат, вы показываете один и тот же фильм во всех странах мира, то вы отбиваете расходы. А если у вас национальный кинематограф, есть те же 2 недели на прокат, но как бы вы не старались, вы вылетаете в трубу. Кинотеатр так устроен, что он должен деньги зарабатывать, поэтому он вам даст 2 недели, что хочешь, то и делай. Здесь без поддержки государства не обойдешься. В чем опасность?
Опасность заключается в том, что если вы пропускаете государство к финансированию национальной культуры, то вы подгоняете его к соблазну самому принимать решения, что хорошо, а что плохо. А вообще это не дело государства, это дело экспертного сообщества. Что придумал министр Ланг — министр культуры, знаменитый француз, когда эта ситуация возникла. Он не стал давать денег производящим студиям, потому что это коррупция, почему одной вы даете, а другой нет. Он не стал выделять деньги для режиссеров, потому что это подкуп со стороны государства. Если вы даете деньги, у вас есть соблазн, про что вы должны снимать, про что не должны снимать, какие идеи продвигать, а какие не продвигать. А это для культуры нехорошо. Что сделал Ланг? Он выдвинул несколько простых принципов. Принцип первый — правило длинной руки, т.е. были созданы экспертные комиссии (люди, состоящие только в киноиндустрии), которые сами определяли на основе каких критериев и кого они будут поддерживать. Минкульт французский не имел право включиться в этот процесс. Второе правило — французским было признано всякое кино, которое снимается на деньги французского налогоплательщика в интересах французского зрителя. И это дало: немедленный приток свежей крови, повысило конкуренцию, открыло французский кинематограф миру. Павел Лунгин получил шанс начать свою режиссерскую карьеру во Франции. Молодые румынские режиссеры подтянулись, стали французскими режиссерами. Это идея. Мы поддерживаем национальный кинематограф, а не запись в паспорте о какой-то гражданской принадлежности. Нам все равно гражданин какой страны, если ты снимаешь кино для французского зрителя. Они датировали кинотеатрам долгий показ французского национального кинематографа. Если нет конкурентных условий, борьбы с Голливудом, вы можете для Голливуда ввести дополнительный налог, а для своих устроить долгий показ. Тогда кинематограф сам будет заказывать национальное кино. Так и случилось. Французский кинематограф задышал. Еще они вложились в рекламу, в социальную рекламу французского кино. Париж был обклеен, все крупные города, на телевидении шла реклама французских фильмов, т.е. они поддержали его, не подкупая. И в этом была мудрость. Самое существенное кто в этой модели оказывается главным объектом поддержки, ни художник, ни продюсер, ни прокатчик, а зритель.
Кому государство может и обязано помогать? Оно не обязано помогать художнику. Оно обязано помогать гражданину, т.е. зрителю, читателю, слушателю. Необходимо для него создавать условия, при которых он (зритель, слушатель, читатель) имеет возможность смотреть национальное кино, читать национальную литературу, а уже вследствие этого режиссер, продюсер, издатель получают деньги, потому что их начинают покупать, начинают поддерживать. Какая бы модель не была, она должна быть основана не на решении бюрократии, а на решении экспертного сообщества. Художник должен выбрать с самого начала он где. Если вы в рынке — никакой поддержки ему не будет, потому что рынок есть рынок. Это жесткая конкурентная борьба, хочешь туда идти — иди и выкручивайся, как можешь. Если ты выбрал путь за пределами рынка, ты не будешь иметь массовых тиражей, ты не будешь иметь гигантскую многомиллионную аудиторию, но ты будешь снимать то кино, ты будешь писать книги, которые будут серьезную большую американскую культуру поддерживать и продвигать. И библиотеки, музеи, театры, либо Бродвей и это рыночное существование, которое может привести к провалу, а может дать огромные деньги. Или это театры, которые в регионах очень часто создаются, потому что это важно для данного региона. Но никаких многомиллионных сборов у тебя не будет. Ты рискуешь, но и правила у тебя разные. Что такое американское кино сегодня, как и почти всё кино в мире, за редким исключением?
Я про это часто говорю, кто спас кинотеатры от рыночной гибели одновременно их добил полностью. Кинотеатры начали пустеть уже в конце 70-начале 80-х годов. Именно тогда, не знаю кто, хотел бы посмотреть этому человеку в глаза, придумал правило двух дырок. Вы все в кинотеатры ходят, что есть у каждого сиденья? Дырка для попкорна и дырка для кока-колы. И, казалось бы, это подействовало. Люди опять пошли благодаря попкорну и кока-коле в кино, но какие люди? От 15 до 18 лет со специальным набором интересов, а рынок он жестко устроен. Если у тебя аудитория, она сидит в кинозале, он заполнен, но она хочет смотреть «Трансформеры», ты будешь снимать трансформеры. В виде исключения можно перескочить этот барьер, но изменить систему нельзя. Трансформеры, значит трансформеры. Зрители в кинотеатры вернулись, но кино на сегодняшний день превратилось в набор примитивных, неинтересных, с точки зрения большого искусства, картинок. Это разговор о том, с какими тонкими настройками мы имеем дело. Советская культурная политика была. Очевидно, что поздняя и ранняя сильно отличались. Она могла нам нравиться или не нравиться, но она была, потому что это просветительское искусство. Искусство поддерживается то, которое несет светлое, доброе, вечное, но такое светлое, доброе, вечное, чтобы не особенно было опасно для существующей политической системы. Надо отдать должное советскому искусству. Повторю, как бы мы к нему не относились, но уж одно оно умело делать точно. Умела сочетать массовое и серьезное. Возьмем кино. Фильм, который снят для телевидения, который идет по всем телеканалам. Например, фильм «Ирония судьбы, или с легким паром» и «Покровские ворота». Ну, еще «17 мгновений весны». Все три фильма, мною названные, это серьезные вещи, правда? «Ирония судьбы» про любовь, социум, выбор жизненного пути, но это в такой легкой форме, что это могут смотреть одномоментно миллионы людей. «Покровские ворота» - это примерно про тоже, в комедийном, почти опереточном сопровождении. Советское искусство этому научилось. Даже такие фильмы, как «Осенний марафон», казалось бы, совершенно интеллигентский фильм, тем не менее, были доступны миллионам. Нужно отдать должное, это успех. Но, в чем беда любого государственного управления? Любая схема в какой-то момент перестает работать, а государственное управление в отличие от рыночного бизнес управления продолжает двигаться в заданном направлении, хотя модель перестает работать. Даже когда проходят годы и десятки лет, после того, как эта модель перестает работать, государственные институты пытаются воспроизвести те принципы, которые работают. Возьмем попытки управления кинематографом. Сегодня в России отсутствуют экономические условия для того, чтобы российское кино конкурировало с мировым. Есть ли чему конкурировать — вопрос отдельный. Даже, если бы было, как правило, за редчайшим исключением нет такой возможности. Государство это видит? Видит. Как оно пытается спасти кинематограф? Оно создает фонд кино, финансирующее большие массовые проекты. Почему оно такое решение принимает, потому что все нынешние руководители были подростками и молодыми людьми, когда та старая модель работала. И они же помнят, что она работала, значит, мы должны ее восстановить. Как устроен нормальный кинопроцесс? Должен быть режиссер выдающимся, чтобы снять кино? Да, но помимо выдающегося режиссера и прекрасных актеров, незамыленных в сериалах, незатасканных бесконечными презентациями или съемками в рекламе. Нужно еще одно условие. Нужна команда. Это же сотни людей, одномоментно находящиеся на площадке, они должны быть все время в процессе, т.е. не может выдающийся режиссер снять массовый фильм, как снимает Голливуд, потому что у него нет такой команды и быть не может. В советское и постсоветское время снималось более ста, примерно 150 фильмов в год.
Почему мы все помним про выдающийся советский кинематограф? Потому что мы все помним про 5 фильмов, который каждый год достигали успех. Либо рыночного - «Пираты ХХ века» или как элитарное штучное кино, которое до эмиграции делал Тарковский, комедии, которые любил делать Данелия, сочетая массовое и глубинное. Но, чтобы эти 5 фильмов появлялись, нужно снимать еще 145 фильмов, которые никто никогда не вспомнит. Почему это нужно? Выдающийся режиссер снимает кино год, потом у него пауза полтора-два года. А вот те сотни людей, которые на площадке должны быть постоянно включены в процесс, для того, чтобы они не теряли форму, для того, чтобы можно было их забрать. Сегодня не будет сниматься 150 фильмов в год, а те 10, которые государство профинансирует, получат 10 режиссеров крупных. Но не получат тех команд, которые умеют делать это кино. Задача, неправильно сформулированная, не имеет правильного решения. Кончилась эпоха этой культурной политики, министерство культуры осталось. Оно независимо от того, кто там во главе него были: выдающиеся люди, ничтожные, разные люди были послесоветского времени. Все одинаково мучились, потому что они вынуждены были действовать по правилам, которые сформулировал Михаил Ефимович Швыдкой. Он сказал так: «В переходную эпоху министр культуры — это смесь банкомата с тамадой». Понятно, что его задача найти эти «крохи» и дать, что инфраструктура сохранилась, и он должен без конца произносить красивые речи, чтобы ему эти деньги давали. И это лучший случай, худший — когда министр культуры вообразит себя реальным политическим деятелем и начнет пытаться лезть в те процессы, в которых он ничего не смыслит, что мы наблюдаем последние полтора года. Худшего министра, честно говоря, я не знаю.
Советская власть понимала, я сейчас говорю про нее хорошо, не подумайте, что я ее сторонник, мне она очень не нравилась, но в ней был некоторый смысл, который полностью отсутствует сейчас. Она была логична, только как этот смысл исчез, мы не отвечаем на вопрос — а что же, все остальное становится нереализуемо. Ощутив это, нынешняя политическая элита решила разработать основы государственной политики в области культуры. Этот документ, скорее всего, будет принят в декабре этого года на заседании государственного совета. Делают его вполне приличные люди, специалисты неплохие. Не знаю, слышали ли вы про скандал вокруг этих основ в культурной политике, что культура должна бороться с космополитизмом. Забудьте, такого документа нет. Когда министерство культуры увидело, что ни ему, ни министерству культуры поручили разрабатывать основы государственной политики, оно решило перехватить инициативу. Бросили свой документ, который никто не поручал делать, который не будет рассматриваться как основа, вот все теперь говорят про него. Те, кто занимается PR, знают, вбрось тему раньше, чем ее вбросят те, кто эти вопросом серьезно занимается, будут говорить про тебя. Вот все говорят про это, а документ будет другим. У меня есть пока серьезные сомнения.
Мы вступили в мир, который нам может нравиться или не нравиться, он устроен определенным образом. Это мир, в котором больше нет единого поля, ни информационного, ни культурного, ни образовательного, ни социального, ни религиозного. Это мир локальных сообществ. Что это означает?! Давайте на примере телевидения рассмотрим. Примерно 50% населения смотрит, скорее всего, будет смотреть основной набор федеральных каналов. Примерно 50% перестало смотреть телевидение, чем моложе люди, тем реже они включают экран. Дело не только в том, что информационная политика не та, дело в том, что выросло поколение, сформировалась у старшего поколения малая группа, которая не хочет, чтобы ими управляли информационно извне. Это другой опыт жизни. У нас осталось 50% тех, кто смотрит большое телевидение. Это все более пожилое по возрасту, все менее образованное по статусу, все менее успешное по типу жизни, население. Заметьте, ни малейшей иронии нет. В обществе здоровом должны быть и эти, другие и третьи, должно быть пассивное население, которое не хочет ничего менять в своей жизни, которое не хочет индивидуально управлять своей судьбой. В любом обществе такие люди есть, мы обязаны уважать их права. Они не могут нам диктовать свои условия, но мы обязаны, те, кто считают, что жизнь устроена иначе, уважать их право быть пассивной группой. И то, что они смотрят это телевидение — это их выбор. Это не только то, что им власть втюхивает, это их жизненный выбор. Они хотят иметь такую картину мира. И мы не можем отрицать их право на это. А вот другая половина населения, которая ушла от экрана, первая часть цельная, а вторая дробная. Каждый принадлежит какому-то локальному сообществу: профессиональному, поколенческому, по интересам, по привязанностям, по способу развлечения, по способу участия в общественной жизни. И эти локальные сообщества, мы из одного в другое перетекаем, ни в одном не оставаясь до конца. Нас ничто больше информационно объединить не может. Мы дробные, по отношению к нам возможна единая культурная политика к другой половине населения — нет. По отношению к первой — традиционно работает, но работает-то, но если это не очень успешно, не социально, не очень устроено, может оно быть платежеспособным потребителям кинопродукции, например?! Нет. Запрос есть, а условий нет. Будут ли все эти 50% ходить в традиционный театр? Они ходили уже, но могут, потому что стоить это будет дороже. Заметьте, что здесь проблемы для всех возникают. И для тех, кто принадлежит к этому большинству тоже. А для других 50% не может быть вообще единой структуры. Некультурная политика, а культурные политики. Это то, на чем мир стоит.
Невозможна сегодня одна культурная политика для всей страны. Их много. Это не всегда приятно интеллектуалу, потому что если это правда, тогда должны быть такие программы продвижения чтения среди прочего, которые Дарью Донцову продвигают. А я хотел бы, чтобы продвигали Владимира Маканина. А приходится принять. Есть группы населения, для которых важно, чтобы для них продвигали Дарью Донцову. Эти группы населения тогда вообще ничего читать не будут, если мы к нему не придем с этим массовым продуктом, не будет никакого. И если мы хотим, чтобы были программы продвижения Маканина, условно, каждый выбирает для себя, должны быть программы и для неприятного для нас массового чтения. Очень важный принцип, о котором я тоже говорю, здесь нужно понимать, многие ли из вас смотрят американские сериалы. Смотрите, 90-е годы, если бы была несуществующая лекция в несуществующем книжном клубе «Петровский» что непременно говорил выступающий. Про то, как сериалы разрушают традиционную культуру, как они уводят зрителя от большого кино, что это все «сопли», что это все Санта-Барбара. Т.е. сентиментальная, глупая, скудная история про слезы, несправедливость и женскую долю. А большое кино снимало про социальную драму, про сложного запутавшегося человека, про то, как выйти из тупика. В начале 90-х годов появился первый сериал другого типа, который все воспринимали как исключение из правил, сериал «Твин Пикс». С этого момента тумблер культурной практики был переключен. Шаг за шагом, прежде всего американские, потом английские, немного немецкие и никогда французские, испанские, итальянские телевизионные производители вдруг начали снимать сериалы. Сериалы со сложным сюжетом, неоднозначным героем, с политической, религиозной, социальной проблематикой, про день сегодняшний, про странных людей, про безумцев, про политиков, снимать фантастические картины, типа «Игры престолов», где наша жизнь проецируется в какую-то условную форму. Сюжеты этих сериалов стали все более сложными, герои все более неоднозначными, артисты играли все лучше, а съемки были все более дорогими. И это что означает? Это означает, что тот презираемый нами жанр, который воспринимался как мусорный, вдруг оказался жанром серьезного разговора про жизнь и людей. Младшее поколение, подростковое точно разучилось читать длинные тексты. Текст должен быть коротким, высказывание должно быть ограниченным, иначе мы забыли про то, что было в предыдущей фразе. Это не про всех, это системная проблема, с которой сталкиваются учителя. Длинные сериалы приучают людей помнить, что там было в первом сезоне, какая там сюжетная зацепка, что из чего проистекает. Жанр массовый превратился в проводника достаточно высокой культуры. Это как хороший европейский роман конца 19 века про социальную проблематику. А что с кино случилось? А кино — «Трансформер». Когда мы описываем институты, которые мы поддерживаем или не поддерживаем, мы должны понимать, что любой институт из отрицательного может стать положительным, а из положительного отрицательным. Как не может быть одной культурной политики, так и не может быть вечной и незыблемой культурной политики. В одну эпоху мы поддерживаем кино большое и не поддерживаем сериалы, а в другую может сложиться такая ситуация, при которой мы поддерживаем сериалы и не поддерживаем большое кино. Тот сериал, который мы видим — это не тот сериал, который смотрит мир.
У нас были попытки трансляции на эфирном телевидении сериалов, но они не пошли, нет аудитории. «Карточный домик» был показан по Первому каналу очень неуспешно. Это сериал, который обсуждает Барак Обама со своими избирателями, потому что это про то, что может случиться с политикой, если придут злодеи, а система не удержит их от этого. Первый принцип — нет больше культурной политики, есть культурные политики. Второй — нет вечных принципов культурных политик, это меняющийся приоритет. Третий существенный — в современном мире не может быть решений, спускаемых сверху. Что может делать большая власть? Она может выстроить систему приоритетов, потом больше не лезть ни во что. Как только она лезет во что-то, получается катастрофически плохо. А что она может? Какие есть работающие модели в современном мире? Одно из них мы описали, на примере французского кино, оно может создать рамки, но уйти от обсуждения содержательных вопросов не его дело. Оно может выбрать экспертов, которым оно доверяет, но не может диктовать экспертам какие решения принимать, а какие не принимать. У него нет критериев. Второе — оно не может решать за всю страну. Есть проекты, которые требуют федеральной аккумуляции средств, т.е. таких налогов, которое может собирать только федеральное государство, не может собрать никакое губернское, тем более муниципальное. Но, собрав эти налоги на решение этих задач, федеральная власть должна и обязана передавать это на места вместе с полномочиями. Например, федеральная власть может принять решения, что региональные театральные фестивали важны. А вот какими они должны быть, решать не ему. Власть федеральная должны принять решение, что региональные фестивали важны. Что мы делаем?! Мы вырезаем из общего пирога кусок и отдаем его в регионы вместе с полномочиями. Это называется субсидиарная политика. Вот так строится культурная политика в Италии. Есть вещи, которые может решать федеральная культурная политика, есть вещи, которые она не может решать, а регион не может решить, потому что у него нет такого масштаба средств. Мне может нравиться или не нравиться то, что я вижу в региональных театрах. То, что я видел, на мой зрительский вкус не очень. Если я начну навязывать свои московские вкусы региону – будет катастрофа. Что я могу сделать? Я могу поддержать выбор региона, если я федеральная власть. Плюс что-то такое спорное, скандальное, привычное, отторгаемое привезти и показать для дискуссии, обсуждения. Иначе не будет развития. Это очень важный баланс, люди должны получить то, что им понятно и то, что им непонятно тоже. Но мы не можем навязать непонятное здесь и сейчас и мы не можем заморозить понятное. Эта политика тоже отработана. Т.е. третий принцип — это субсидиарность. У каждого региона должна быть спецификация. Один – сильнее в театральном деле, другой – что касается изобразительного, третий – в литературном. Следующий принцип невероятно важный — это поколенческий. Определить куда государство обязано лезть, а куда не может. Советское искусство, на которое я опять ссылаюсь, при всех его ужасах, была осознанная работа с теми группами аудитории, где нет условий для развития.
Сегодня нет никаких рыночных условий для развития искусства для подростков. Книжного, театрального, киношного. Почему? Потому что родители для маленьких детей авторитеты, могут управлять их выбором. Подросток отвергает любой совет, но своих денег у него нет. Родительское финансирование, своего финансирования нет, следовательно, рынок с этим не справится. Стало быть, государство может создавать институциональные условия, здесь была подростковая литература. Она специфическая. Про что может быть, чтобы подросток ее читал? Она должна быть про день сегодняшний. Она должна отвечать на проблемы, с которыми он мучается. А в чем его главная проблема? Во-первых, почему я такой единственный в мире, во-вторых, почему я хочу быть как все, в-третьих, он открывает для себя, что он смертный, проблематика смерти для любого подростка оказывается актуальна. Причем прежние книжки, прежние фильмы, прежние спектакли не работают. Это самый скоропортящийся из всех видов культурной продукции. Есть советские книжки замечательные, но никто их читать не будет. Они про то, что было давно и неправда. А про здесь и сейчас ничего нет. Европейские — да, их переводят, это хорошо, но этого мало. Немного другие условия жизни. Это должно быть узнаваемое искусство. Есть ситуация, когда непонятно, как выстраивать религиозную часть культурной политики. Непонятно, нет ответа. Во-первых, страна многоконфессиональная, страна, которая считает себя религиозной, но при этом совершенно нерелигиозная. Я говорю неприятные вещи, но давайте говорить правду. Примерно 75 % называют себя православными в ответах анкеты, при этом 4,5% это оптимистически причащаются хотя бы раз в год, следовательно, они что-то другое имеют в виду. Заметьте, я опять не иронизирую. Человек, отвечая, что он православный, имеет право полное. И мы не имеем право отрицать его самоидентификацию, но мы должны подумать над тем, что же он имеет в виду. Православие, национальную принадлежность, он не может описать себя как русского и прибегает к ближайшей аналогии.
Последнее то, о чем я сейчас скажу до того, как мы перейдем в режим диалога. Мы все жалуемся, что торжествует попса, но условий для существования серьезного искусства нет, потому что нет аудитории. Слишком узкая аудитория для сколько – нибудь серьезного искусства. По стране рассеяны маленькие локальные группы, всюду можно набрать аудиторию на лекцию, на один показ кино, но системной аудитории для сколько-нибудь серьезного показа, кино нет. Это драматическая история. Фильм, победитель Каннского фестиваля, «Белая лента» Ханеке собирал один зал в одном городе, в Москве. Нет условий, аудитория разрушена. Никто над этим не работает. Никто не работает над созданием аудитории, над расширением аудитории для киноязыка, для современного театрального языка, современного музыкального языка. Мы можем сколько угодно рассказывать, что у нас в филармонии очередь, а какой там набор музыкальных произведений, список тех же 20 хитов. Музыкальные сочинения Моцарта — это 800 страниц. А если поставить в современной постановке системную барочную оперу. Мир открыл барочную оперу последние 15 лет. Наконец-то, научились ставить голоса, начали по-другому видеть. Но нет этой аудитории. Это другая музыка, она нам непривычна, почти как авангард, она домоцартская. Голоса есть, режиссеры есть, вопрос — что делают эти режиссеры? Примерно тоже, что делают российские кинематографисты следующего поколения, т.е. уезжают. Писатель может писать в стол, а оперный режиссер ставить в стол не может. Меньшинство, которое уезжает, имеет огромное значение для страны, эта та тонкая паутинка, которая не позволяет последнему разрыву совершиться. Эта та тонкая паутинка, которая удерживает страну от роковых серьезных решений. Как я отношусь к попытке выстраивания государственной политики в области культуры? Как к правильному решению с неверными методами. Это часто бывает в нашей жизни. Как управлять современным миром? Он управляется образами, а не административными решениями. Мир — это то, что работает. Что работает в мире? То, что принято людьми. То, что совпадает с их картиной мира. А эта картина мира формируется чем? Конечно, культурой. Мы выбрали верное направление, пойдем не туда, но заблудившись, все равно будем обречены выйти на правильную дорогу. Спасибо!
Александр Николаевич, я правильно понял, что вот эти культурные политики, о которых Вы говорите, они должны быть социально, интеллектуально и религиозно ориентированными?
Начнем с религиозно-ориентитованными. Выступление «Pussy Riot» религиозно-ориентированно? Да. Оно может вызывать возмущение или принятие, я сейчас не обсуждаю. Но оно, конечно, религиозно-ориентированно. С определенной точки зрения, в рамках определенной культурной политики маргинального вызова. Это религиозно-ориентированная практика. Она совместима с религиозной практикой большинства. Там, где возникает эта зона столкновения, там вопрос как синхронизировать и выстроить права всех. Должны быть права у аудитории «Pussy» и должны быть права у тех, кто их отвергает. Не должно быть зоны конфликта взаимоотторгающего до конца. Этот вопрос очень сложный, очень мучительный. Даже там, где кажется по видимости антирелигиозное, на самом деле глубоко религиозно. Только неприемлемо для большинства. Поэтому, конечно, социально-ориентировано, политико-ориентировано, религиозно-ориентирована. Весь мир так живет, сложно взаимодействуя с этим миром. Должны быть зоны взаимодействия. Скандального, ругательного, какого угодно. Но, если бы такие зоны взаимодействия были, может быть, не работал проект «Pussy», потому что это возможно только тогда, когда есть запретная зона. Когда мы принимаем определенного типа законы, нужно думать и про это тоже. Например, мы защищаем права верующих, есть закон о защите прав. Я как верующий не нуждаюсь в защите моих воззрений. Меня не оскорбляет чужой атеизм, даже призрение к моей вере. Более того, это невозможно определить, что такое мои чувства. Это вещь неопределимая. У меня одни, у другого другие. Что можно и чего государство не хочет делать? Сообщества должны быть политически, социально, религиозно ангажированными. А государство в этом смысле должно быть нейтрально. Что можно запретить? Запретить можно любые попытки агрессивного выступления на любых общественно-значимых площадках. Т.е. в одинаковой мере можно запретить выступления на Амвоне без благословения батюшки и выступление православного активиста Энтео в театре Табакова с акциями протеста. Это в одинаковой мере нарушает зону общественного пространства. Для государства все равно. Зона общественного нейтралитета, я бы назвал так. В этом смысле театр, кинотеатр и церковь для государства зона, которую оно защищает. Можно описать это в законе? Да, потому что это материальный объект, имеющий социальную функцию. Государство не вторгается в религиозные взгляды. Сегодня оно сажает «Pussy», а завтра будет сажать нас верующих, потому что оно сегодня прагматически против оскорбления, а завтра против исповедования. И в этом смысле мы не должны давать ему право лезть за пределы материально-описываемых объектов. Т.е. закон может затрагивать то, что описывается рационально. В этом смысле невероятно важны такие эксперименты, которые ставят в Перми. Разные культурные практики: европейские, местные, общероссийские, авангардные, традиционалистские вступали в сложные взаимодействия. У меня две кошки и собака. Они не очень любят друг друга, но они живут вместе, потому что миска у них одна. В этом смысле мы все очень разные, мы живем в одном пространстве и это наша кухня. Мы на этой кухне как-то должны все уживаться. Как только мы начинаем либо собак, либо кошек с этой кухни гнать, жди, что следующего прогонят тебя.
Здравствуйте, Александр Николаевич. Спасибо Вам за Вашу лекцию. Довольно непростая тема для обсуждения. Я довольно часто принимаю участие в мероприятии, которое носит название «Я думаю», Вам, наверное, известны эти семинары. Там собирается интеллектуальная молодежь, скажем так. Если сейчас у нас нет адекватной политики, которая проводилась бы в области искусства, современная молодежь, если она того желает найти необходимые ей книги, необходимые фильмы, фестивали посетить. Она ищет и находит. И даже если будет разработан некий документ, в котором красивыми фразами будет написано о том, как будут притворять в жизнь те или иные идеалы для поддержания чего-то. Это вряд ли будет работать, на мой взгляд, до тех пор, пока наше общество не созреет, до тех пор, пока эта напряженность не будет снижена. А вопрос такой. На Ваш взгляд, нужна ли эта политика в странах Большого Востока? О России и Европе уже говорить принято, а вот Восточные страны мы не обсуждаем.
Сначала по поводу того, что найдут все равно. Любая политика не может строиться на исключениях. Она должна строиться на правилах и моделях, поэтому должна быть система, при которой каждый желающий не просто мог, а имел возможность, инструмент для поиска, необходимого себе, это позволяло было функционировать всем. Еще раз хочу сказать, что направления верные, а инструменты будут, скорее всего, сомнительными. Что касается стран Большого Востока — там все очень по-разному. Я только что вернулся из Китая. Китай — страна коммунистическая до сих пор, рыночная, развивающая, еще не модернизированная, никаких иллюзий нет. Модернизированное общество — это общество, в котором абсолютное большинство включено в модернизированный процесс. Восходящая мировая держава, несомненно, с элементами тоталитарной и демократической модели управления. Там есть цензура. Но, что есть в Китае такого, что сначала мне было трудно понять, а потом принять? Мы участвуем в дискуссии в каком-нибудь литературном журнале. Выступает «туповатый» функционер союза писателей. А там есть писатели разной категории. Писатели первой категории, писатели второй категории, писатели третьей категории. И вот такую «пургу» несет из прошлого. После этого выступает более молодой переводчик Пастернака, который начинает мыслить вполне на том же своем китайском, дальше народник китайский выступает. Что меня поражает? Ни один из них не спорит с другим, и они при этом не игнорируют друг друга. Какую ситуацию можно было представить у нас? Например, собрались 3 писателя из наших лагерей: коммунистического, демократического, почвенного, они начинают нести друг друга, забывая, о чем шел разговор, кто у них аудитория. Могу представить, если их попросили не спорить, они сидят, скрепя зубами, стараясь не глядеть в сторону. А здесь живут, как я сказал, как кошки, собаки на одной кухне. Кошки интересуются кошками, собаки собаками. Какая-то выстроена модель, мне пока непонятная, но описанная когда-то Мао «Пусть расцветают сто цветов». При Мао это не было реализовано, а сейчас это реализовано — расцветают сто цветов, созданы институциональные условия для этого. Нет никакой единой культурной политики, кроме одной. Китай должен стать мировой державой и все, что для этого нужно, будет поддержано. А что для этого нужно? Почему я все-таки считаю важным одну культурную политику плюс множество культурных политик. Есть институты, которые без единой культурной политики просто погибают. Это библиотеки, музеи — они так устроены. Строительство музеев. В Китае фантастические музеи, это просто что-то невероятное. Особенно где продвинутые технологии, музеи науки почти как в Англии. В Китае 80 миллионов детей учатся в музыкальной школе. А вот что касается наполнения современной культуры. У вас может быть запредельный отмороженный постмодернист, рядом выставка такого же отмороженного застойного реалиста. Они как кошка и собака на одной кухне не обращают внимания друг на друга. Да, цензура, она выстроена жестко, но она постепенно слабеет. Да, изъяты целые области из интернета, там невозможно войти легально в Фейсбук, там невозможно войти в Гугл, там нет живого журнала, но если вы продвинутый пользователь, вам никто не помешает через зеркало войти в Фейсбук, Гугл и т.д. Понимаете модель, да? Ты сам выбери ты где, ты хочешь быть среди тех. Кто умеет написать программу-зеркало или ты хочешь быть там, где все остальные. Эта модель там отстроена. При этом это очень жесткая модель. Ты не вписался, тебе никто не поможет. Иметь много детей, на чем держался прежний Китай, запрещено. Кто может зарабатывать много в Китае? Чиновник-да, интеллектуал-да. Нормальная зарплата известного научного работника в Пекине — примерно 4000 долларов, что для Китая очень много. При этом профессор имеет право на приобретение квартиры по себестоимости, ему дают нулевой кредит. Тоталитарные модели есть? Есть. Да, есть вещи фантастические. Писатель Мо Янь, получивший Нобелевскую премию по литературе. Довольно мерзкая книжка, там едят зажаренных младенцев. Это постмодернизм. Я думал, что: а) он был молодой, б) учился на западе. Это оказался 60-летний дедушка, который 30 лет был начальником политотдела в армии. А сказка «Мальчик с пальчик», почитайте. Это ужас. Что такое военный писатель? Это писатель-баталист. В Индии вообще нет культурной политики. Она невозможна, потому что Индия — это родина, победившая монархию. Там каждый отвечает за себя и никак не соприкасается с другими. Ты можешь гнить на обочине, если ты никому не мешаешь. Для них это нормально. Я не к тому, что бы китайскую модель, индийскую модель или французскую можно перенести сюда. Я к тому, чтобы они нашли ответ на вопрос, как выстроить такую модель, которая нам приемлема, нас устраивает и позволяет нам развиваться?
Здравствуйте, Александр Николаевич. Меня зовут Наталья. У меня вопрос очень конкретный, что касается современного литературного пространства. Интересно, чем определяется Ваш литературный вкус, если говорить о современной литературе, например последних нескольких лет. И еще один вопрос. Что бы Вы посоветовали почитать, 5 современных книжек, которые выходили за последние несколько лет, которые нравятся лично Вам, которые бы вписались в культурный современный контекст?
Спасибо! Я лет 15 назад бросил заниматься критикой и с тех пор у меня очень хорошие отношения с литературой. А сейчас даже можно и не дочитывать до конца, это очень важно. Есть книжка Даниэль Пеннак «Собака Пес», если не читали — прочитайте. Он еще написал книгу «Как роман». Эта книга о правах читателя. Маленькая, замечательная. Вопросы — как выстраивать семейную и внутрисемейную политику чтения, что делать с детьми по поводу чтения, что не делать. Там есть 10 правил. Первое правило — вы имеете право не читать. Теперь про современную литературу. Мы не имеем шедевров, ну, во-первых, современники — плохие судьи. Они могут не опознать шедевр. Я приведу несколько примеров из советской литературы, которые недавно пытался перечитывать по ключевым книжкам. Совершенно точно мне очень тяжело перечитывать те книги, которые я считал великими. Например, «Привычное дело» Белова, что-то там такое сломалось в этой книжке. А вот уже «Плотницкие рассказы» - они живы, крепки, с ними ничего не случилось. Или Федор Абрамов, которого держали как писателя второго ряда. Ну, может романы и не пережили, а уж малая проза, крепкая классическая русская проза – хоть завтра в хрестоматию. Так, давайте я назову. Роман Маканина «Асан» о Чеченской войне, это роман о людях, а не о процессе. Совершенно замечательный большой роман. Другие вещи его мне совершенно не нравятся. Из писателей следующего поколения, даже через поколение — Майя Кучерская. Роман, который все читали «Тётя Мотя» мне не нравится, а вот ее книжка «Современный патерик» - замечательная. Из того, что выходило в последний год, я с большим интересом прочитал роман Захара Прилепина «Обитель». Мне совершенно не нравится, что думает и говорит Захар Прилепин. Он вообще не ценит дарования, которое ему дал Бог. Он всегда старается захватить чужое, которое гораздо хуже. У него природный ум писателя, он рассказывает через образы. Не могу сказать, что я в таком восторге, как очень многие, но этот роман про ранние Соловки с героями, с дыханием большим, со сложным описанием советской истории. Мне очень нравится книга Дмитрия Быкова «Борис Пастернак», это не исследование, такой интеллектуальный роман. Мне не понравился, но, наверное, важные для своего времени два романа. Александр Терехов «Каменный мост» и «Немцы». Из другого ряда. Я не поклонник Сорокина, но «День опричника» или «Сахарный Кремль» для понимания как функционирует современная антиутопия. Очень важной книжкой была Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Она про смысл, человека и судьбу. Мне кажется, что это лучшая из ее работ. Если вы хотите просто почитать, то хороший автор, чтобы просто полежать и почитать — это Дина Рубина. Нормальные детективы Акунина. Вы видите, я называю из разных жанров, разных стилистик, разных поколений, и всюду мы находим примеры хорошей достойной литературы. Шишкин, который мне совсем не близок, но это серьезный писатель. У меня по отношению к современному искусству другой критерий, ее не надо оценивать категорией великая-невеликая, даже хорошая-плохая, а живая-мертвая. Вот я называю живое, что-то мне из этого нравится, что-то мне совсем не нравится, но это совершенно точно живое.
К концу 70-х, я правильно понимаю, обществу была понятна информационная политика государства. Недавно на ВВС Кончаловский выступал, сказал, что Путин — хороший, но народ русский его заставляет этим заниматься. Вопрос такой. Коррупция — она витает в воздухе, она стало составной частью нашей жизни. Если мы возьмем Салтыкова-Щедрина читать, ничего не изменилось. Вот эта массовая часть нашей культуры, она как бы в этом и есть. Насколько возможна культурная политика в условиях, когда большая часть общества живет в этом двойственном восприятии реальности. Вот эти коррупционные извращения в голове. Я сегодня купил на купонном сайте скидку за 800 рублей, которая мне дает право придти сдать документы в паспортный стол без очереди. Я купил коррупционную вещь через интернет. В сериале хороший герой играет работника НКВД, а этот актер живет в Канаде, потому что его тошнит от нашей реальности.
Вы купили талон у человека, который занял очередь и перепродал Вам место в очереди — это не коррупция. Если Вы купили у чиновника, который продает право вне очереди что-то сделать — это коррупция. У меня есть право занять очередь и продать вам это место в очереди. Вопрос, конечно, плачу ли я налоги, но это нормально. Америка, если мы на нее посмотрим, не с точки зрения элиты, а с точки зрения обывателя, эта страна не очень развитая. Именно в силу того, что это многофигурная комбинация, там поддержаны все. И те, которые без конца едят дешевую еду и те, которые бегают каждое утро по парку. Это правильный принцип, потому что он дает возможность: а) детям, кто без конца едят дешевую еду, переместиться туда, где бегают в парке и не гарантировать тем, кто бегает в парке, что они всегда будут бегать в парке, а не есть дешевую еду. В этом смысле культурные политики имеют смысл. Что касается нашей ситуации. Кто-то заметил, что Россия — страна, где за 10 лет меняется все от начала и до конца, а за 200 лет ничего. Это просто так сложилось пока. Я не верю ни в какую судьбу, а верю в исторический накопленный опыт. Все страны через это проходили, на каком-то шаге либо проваливались и распадались, никаких иллюзий не может быть, никакая армия не спасала от этого. В истории так не бывает, чтобы мы были вечно неудачниками. Мы еще не дошли до края, с моей точки зрения. Дойдем и будем тогда решать, мы остаемся в истории, когда меняемся всерьез или не меняемся. Так, что касается советского человека — это случайное совпадение, это так в истории почти никогда не бывает, чтобы большинство и меньшинство совпали в желании избавиться от существующей реальности. Это крайне редко бывает. Совпали, не понимая, что на самом деле они не совпали. Перемены возможны, модернизация не происходит и не начнется, пока мы не дойдем до края. Вопрос в том, что когда мы дойдем до края, должны быть продуманы модели выхода из этого края. В чем была беда позднесоветского опыта. Одно из главных противоречий, в какое мы попали в результате. Экономисты, т.е. люди прагматичные, думали над тем, что будет потом. Хотя, казалось бы полный бред. Семинар Чубайса и Гайдара в Змеинке в начале 80-х годов, Брежнев, Афганистан, Андропов. Какая другая экономика? Тем не менее, собирались, обсуждали, готовились к тому, что будет другая модель. Люди моей профессии, за редкими исключениями, говорили на кухне о том, какая ужасная советская власть, как ничего не дают делать, что так жить нельзя. В итоге, когда стало жить можно, советской власти не стало, им нечего было предложить. Плохая, хорошая — не важно, но экономическая реформа состоялась, в условиях, когда не было для нее никаких оснований. Другая рыночная экономика возникла. Рядом не оказалось тех, кто параллельно прорабатывал другие модели. Когда пришла пора, пришел Горбачев, интеллигенция имеет большой авторитет, потому что она незапятнанна, ей верили в какой-то короткий исторический момент. Они с 85 по 88 год спорили хороший Ленин или плохой. История очень жестокая. Сегодня я не вижу никаких шансов повлиять на ситуацию. Но из этого не следует, что мы должны останавливаться в работе, мы должны иметь программы, мы должны иметь набор решений, на тот случай, когда история откроет карты и предложит этот шанс.
Как Вы видите перспективы развития культуры в нашей стране? Дополнение к вопросу. Если мы поддерживаем православие и отодвигаем в сторону другие конфессии, не может ли это быть причиной более серьезного межнационального и межконфессионального конфликта.
Как бы я не относился к проводимой политике, я могу сказать твердо, что и к мусульманам и к иудеям Путин как политический лидер относится с большим уважением. Отношения будут усложняться, в том числе и по политическим причинам. Если вы заметили, на подписании соглашения по вхождению Крыма в состав России патриарха не было. Посмотрите на фотографию внимательно. Почему? Потому что патриарх перестал быть лояльным? Нет. Дело в том, что один политик пришел в противоречия с другим политиком. У одного политика на Украине половина церкви, он не может – даже, если очень хочет – поддержать это решение, у другого интересы с базой, он не может не подписать это соглашение. Я сейчас выхожу за пределы оценки, просто описываю ситуацию. Это будет приводить к тому, что искрить будет все чаще. Чем чаще будет искрить, тем сложнее эти задачи мы будем решать. Там возникла диффузия. Люди, которые рассуждают про традиционные ценности, не являются носителями традиций. Это самообман, мы живем в мире, где традиция умерла. Надо понимать, что любая традиция — это бывшая инновация. Любая традиция, прежде чем стать традицией возникает как модернистский проект. Академия Наук — архаический институт, противостоящий сверхмодернистскому проекту переноса центра тяжести науки в лабораторию. Правда? А возникала как сверхмодернистский проект. Мы попали в ситуацию обмана. Я не против традиции, я против гальванизации. Та традиция, на которую все ссылаются, ее больше нет. Это вопрос грубого политического манипулирования, на которое, к сожалению, ведется большинство. Может быть, мы сможем путем реконструкций заново приобрести и часть традиционных ценностей. Но каких? Они же тоже разные. Поэтому я отношусь к этим разговорам плохо.
Александр Николаевич, спасибо большое за Ваше выступление. Вы говорили о том, что на сегодняшний день аудитория в кино не воспитана, этим воспитанием мало, кто занимается. На Ваш взгляд, как можно воспитать аудиторию, кто это должен делать. Возможно, это только на уровне семьи или это возможно на уровне массовой культуры, чтобы там был поворот. Если, например, в кино иногда показывать фильмы Тарковского, возможно ли тогда воспитание у молодежи таких ценностей? Спасибо.
Смотрите, есть несколько вещей. Во-первых, нет ничего, что сильнее семьи, в том числе и в плохом. Вопрос — кому как повезло? Что может школа? Школа не может перешибить семью, ни в хорошем, ни в плохом, но она может создать противоречия. Это одна из задач школы, если в семье транслируется плохое, школа не будет сильнее, чем семья, но она может создать в сознании хорошего ученика, с которым хорошо поработали, внутреннее противоречие. В дальнейшей своей жизни он будет, конечно, колебаться, но это колебание, когда он сам создаст семью, будет способствовать тому, что следующее поколение будет воспитываться чуть иначе, чем предыдущее. По-другому не бывает и это правильно, так и должно быть. Тем не менее, что может предложить школа? Мне нравится французская модель, когда все дети один день в неделю по средам обязаны посещать кружки. Какие — решайте сами. Школа навязывает вам готовую программу, это институт насилия. Это необходимо, в обществе должны быть институты насилия, только должны быть ограничены законами. Ваше свободное развитие индивидуальное, к нему тоже вас нужно подталкивать. И это делает кружок, потому что там другой принцип объединения. Вы пришли не по образовательному принципу и не по принципу соседства, а по принципу выбора интереса. У вас возникает другой принцип общения, вы по-другому взаимодействуете с педагогами. Это меняет судьбы. В стране, победившей высшее образование, у нас 90% людей получают высшее образование, следовательно, это никакое не высшее образование, а продленная группа. У всего есть плюсы и минусы. Мы можем давать те образовательные программы, которые не являются образовательными. Мы не столько даем сумму знаний, сколько строим картину мира. Мы просвещаем сознание и создаем такие ниши, в которые потом можно вставлять знания. И университет, за исключением 20-30 университетов на всю страну, университетом не является. Он является иллюзией университета, для меня это продленная группа. Почему в наших университетах, в отличие от американских, почти нет специальных образовательных программ по сценарному искусству, по кинокритике, по писательскому мастерству. Что можно сделать? Невозможно создать писателя, сценариста проще, потому что сценарий в отличие от книги не пишется, а строится. Любой университет может давать помимо ядра дополнительные услуги. Эта модель почему-то не работает. Это не такие большие деньги. У нас эта модель пока не работает. Далее, мне кажется, что у нас вообще отсутствует идея досугового воспитания для взрослых. У человека 2 возраста относительно временной свободы, юность и пик карьеры, когда уже машина работает в автоматическом режиме, силы еще есть. Далее наступает третий возраст, то, что мы называем сроком дожить. Весь мир это рассматривает как третий возраст. У человека появляется свободное время, у него есть силы, а общество ему не предлагает никакие направления пути. А какие пути для человека пожилого — творчество. У нас нет системной программы, а это же вопрос самочувствия нашего населения. Это программа третьего возраста. Это важнейшая социальная задача. Тогда у вас будет снят вопрос о посещаемости библиотек, посещаемости музеев, посещаемости кинотеатров. У нас же библиотека понимается как традиционное хранение и выдача книг, а это место встречи, место информационной услуги. Задача технологически решаемая, если есть ясная картина к чему мы стремимся. Мы стремимся к такой картине мира, где в центре человек.
Вы говорили о сериалах, хотелось бы узнать, какие из них повлияли на жизнь после «Твин Пикса»? Спасибо.
На мою? (улыбается) Я слишком много прочитал к тому моменту. Посмотрел я, для понимания, «Игра престолов», мне это не близко, «Брэкин Бэд», «Карточный домик», «Оттепель». Вчера я видел Павла Лунгина, он подтвердил, что он уже закончил съемку первого сезона сериала «Родина», который будут транслировать на телеканале Россия-2. Спасибо вам большое.
