Спасибо большое, что вы пришли. Я, честно говоря, не ожидала, что будет такая большая аудитория. И мне бы хотелось сегодняшнее наше общение построить скорее как общение, а не как лекцию, тем более, что я хотела бы быть максимально неконкретной. Хотя, в общем, тема, которая заявлена «Города и вызовы этнокультурного разнообразия», - эта тема чрезвычайно острая, тема, которая волнует абсолютно всех.
И в связи с активными миграциями населения, и в связи с тем, что города являются главными пунктами назначения мигрантов, и именно городам приходится решать те проблемы межкультурных взаимодействий, которые возникают между приезжими, между постоянными жителями.
Почему я решила, хотя обычно, когда я говорила на эту тему, а я, в общем, проблемами этнических меньшинств в городах занимаюсь уже порядка 20 лет, я всегда предпочитала говорить о каких-то конкретных городах или рассказывать, а как там в Москве, а как там в Нью-Йорке или как там в Париже, что происходит? Сегодня, мне кажется, что гораздо важнее поговорить не о конкретных ситуациях, а о том, как вообще понимать эту ситуацию. Почему я решила таким образом построить свое выступление? Во-первых, я уже давно обратила внимание на то, что я, стремясь быть максимально корректной, максимально толерантной, каждое свое предложение обдумывая, сталкиваюсь с тем, что я, несмотря на все эти мои стремления, вижу, что мои выводы с равным успехом используют, как те, кого бы я могла считать своими единомышленниками, так и те, кого я категорически не могу считать своими единомышленниками. Значит, что-то есть в самой структуре моего анализа такое, из того, что я делаю, что-то есть такое, что позволяет трактовать мои выводы, как в одну, так и в другую сторону. Ну и потом, те события, которые происходят не только в нашей стране, но и во всем мире последние 2-3 года,- и события на Украине, и события в Сирии- они как-то тоже в определенной мере раскрыли мои глаза, и я почувствовала, что мы, исследователи, научные работники, ученые- мы тоже, употреблю такую метафору, тоже своего рода сектанты. То есть мы видим проблему так, как мы ее видим. То есть мы находимся в рамках своих концепций, своих представлений и дальше мы рассуждаем, исходя из этого. Более того, мы считаем, что так, как мы понимаем, вот именно так оно и есть.
Но опять же я говорю, меня в этом смысле опрокинула ситуация между Россией и Украиной, которая сегодня есть. Поскольку каждая сторона заявляет о своей правоте и каждая сторона действует в рамках своих сектантских представлений, для меня стало понятно, что, когда мы рассуждаем на такие острые темы, очень важно видеть не только одну сторону проблемы, оставаясь в рамках своей полуправды, а очень важно видеть и другую сторону. И поэтому, мне кажется, что прежде чем говорить о каких-то конкретных ситуациях или говорить о каких-то, ну, скажем, очень популярно говорить об использовании лучших практик, которые могут быть взяты из одного места и перенесены в другое место и там дать определенный позитивный результат. Вот прежде чем говорить об этом, нужно определиться, а о чем мы, собственно, говорим и определиться с самими понятиями, как мы их употребляем, какой смысл мы в них вкладываем и почему именно в таком контексте мы употребляем те или иные понятия. Поэтому я вот решила вас немножко помучить таким теоретизированием, но не очень сильно.
И прежде всего, мне кажется, хотя эта тема обширная, и я, вообще, подозреваю, что в рамках культурных инициатив и в «Книжном клубе», наверняка, об этом говорили, все -таки, когда мы говорим о культурном разнообразии или этнокультурном разнообразии, а более того, когда мы говорим, что это вызов культурного разнообразия,- с какой стати это вызов, когда мы все так обожаем культуру? Все-таки нужно понять, что такое культура, и когда мы рассуждаем о вызовах культуры и о вызовах разнообразия, все-таки, что мы вкладываем в это понятие? И в этом смысле я очень коротко, я не буду здесь развивать эту огромную тему, которая является предметом такой науки как культурология и занимает многие философские умы, я только кратко обозначу различия, которые существуют в подходах. То есть, во- первых, откуда возникло понятие «национальной культуры», если мы говорим о вызове этнокультурного разнообразия, то мы- здесь, конечно, есть такая путаница- этническая, национальная, то есть мы как бы понимаем под этими вещами и разное, и одно и то же. Поэтому я невольно буду говорить то «этнокультурные», то «национальные», иногда употребляя как синонимы, а иногда как различные понятия.
Так вот, когда возникло само представление о национальной культуре? Потому что если мы обратимся к классической эпохе, к античным временам, то тогда не было никакой национальной культуры, была единая культура, эта культура понималась как нечто, что создано человеком, в отличие от того, что создано природой. То есть само понятие «национальной культуры» появилось вместе с национальными государствами, то есть этому понятию относительно немного лет. Оно стало складываться, скажем, в XVIII веке, в самом конце XVII- XVIII веке, и получило свое развитие уже в XIX веке. И в этом смысле культура воспринималась как дух народа, как нечто, что объединяет людей в определенную нацию и то, что легитимизирует само национальное государство и право на его существование.
Ну такое понимание культуры довольно быстро подверглось эрозии, то есть оно уже не было адекватно в начале XX века, по той причине, что ни одна нация не представляет из себя единого конгломерата народа, объединенного общим духом и единой культурой. И тогда уже, где-то в первой половине XX века, стало развиваться представление о культуре как об определенной знаковой системе. Мы знаем- позднее, правда это было- и школа Лотмана, где это представление получило достаточно обоснованное и структурное представление. В этом смысле, если мы говорим о культуре как о знаковой системе,- это было чрезвычайно полезно и, в частности, оно было полезно и для выстраивания национальных государств, и для встраивания каких-то межкультурных и межэтнических отношений. Потому что представление о культуре сводилось к определенным знакам, символам или к тому, что сегодня принято называть культурным кодами. В этом смысле все превращалось в текст, который можно было расшифровать: там городское пространство как определенный текст, вы идете по улице, вы узнаете определенные образы и вы можете составить свое представление либо об эпохе, либо о людях, которые живут, либо о самом городе. Более того, такое представление о культуре как знаковой системе- оно очень удобно было для представления об этом соседстве культур, взаимопроникновении культур. И эта идея позволяла говорить, развивать в том числе вот эту известную концепцию о культурах, которые этнические по форме, социалистические по содержанию. Потому что внутренняя суть культуры, она отвечала духу народа, если мы говорим о советском времени, то есть это была национальная культура — единая по духу, для Советского Союза, советская культура, но в то же время она обладала собственным языком, собственным символическим и знаковым выражением. Минус этого подхода состоял в том, что он догматизировал сами вот эти знаки и символы. То есть культура как знаковая система- она обретала стабильность языка, у которого есть свои определенные языковые обозначения: буквы, алфавит и так далее. И вот это представление о культуре как о знаковой системе вылилось в представление о культурных кодах, о которых сегодня так любят рассуждать, в том числе и лица власти предержащие, о том, как нечто определяющее самобытность народа.
Дальнейшее развитие общества привело к тому, что эта культура как знаковая система стала рассыпаться внутри себя. Потому что оказалось, что даже если нет единого сообщества, как народ, если нет единых групп, там, скажем, воронежцы, потому что они не едины, то оказывается, что внутри каждого такого сообщества есть свои группы, которые обладают определенными отличиями, и вот эти группы требуют своего признания, даже если они находятся в поле культуры как единой знаковой системы. Они все равно обладают определенными отличиями и они хотят, чтобы остальные участники этого общего культурного пространства их признавали. И поэтому возникло представление о культуре, выросшее из представлений о культуре как знаковой системе, представление о культуре как системе репрезентаций. То есть каждый, требующий своего признания, он пытается себя репрезентировать в публичном пространстве и таким образом он заявляет о себе, и таким образом он становится признанным. Но и это представление под давлением в том числе и массового общества, и системы индивидуализации, оно стало распадаться.
И сегодняшнее представление о культуре, скорее, ближе тому, раннему представлению о культуре, которое было, то есть культура как способ жизни. То есть культуре принадлежит все. Все пространство жизни человека принадлежит культуре, то есть культура- это та программа, которая заставляет действовать социальные структуры или социальные системы. И если вот здесь мы вводим представление о культуре как способе жизни, то вот здесь у нас возникает серьезнейший вопрос- не просто о символических или знаковых различиях- о различиях систем ценностей. И тогда, если мы говорим о репрезентации, нам необходимо не просто признания того, что вы носите другую одежду или едите другую пищу, а то, что ваши жизненные представления, ваш способ понимания жизни, выстраивание отношений с другими людьми, та память и те культурные представления, которые накоплены вашей семьей, вашими предками и так далее, - они иные.
И вот здесь вот возникает та серьезнейшая проблема, здесь я и подхожу к городу, потому что если мы говорим о городской культуре, то мы говорим, конечно, о городской культуре не как о знаковой системе и не как о системе репрезентаций, хотя в городе присутствует и то, и другое, и третье, и даже дух народа, но именно о городе как определенном способе жизни. Этот способ жизни, который одновременно включает взаимодействие между совершенно разными системами ценностей. И вот это производство не просто культурных различий, а производство различий ценностных, связано как с межпоколенческими различиями, так и, безусловно, с тем, что город изначально, не только сегодня, а всегда был центром притяжения мигрантов, культурным перекрестком, фокусом экономической деятельности и так далее. То есть в любые времена город, население города никогда не воспроизводило само себя. Даже если были различия, которые были в городе, если они зависели от смены поколений, все равно всегда было новое, превносимое, другое разнообразие.
И вот здесь вот другое понятие, если мы так представили себе, что такое культура и почему она может составлять проблему, а проблему она может составлять, потому что система ценностей — это всегда фактор мобилизации вокруг этой системы ценностей. То есть людей трудно собрать вокруг халата одного фасона, хотя мода тоже может являться источником мобилизации людей, но гораздо легче мобилизовать вокруг определенной идеологии, определенных взглядов, системы ценностей, разделяемых ценностей и так далее.
Так вот, теперь, если отвлечься от культуры и перейти к городу. Что такое город? Город это- ну, если опять очень обобщенно представить,- это три ключевые понятия. Я в данном случае отвлекаюсь от города как материальной среды, а говорю о городе как о сообществе людей. Так вот, это три понятия: первое- это плотность, причем плотность всего, начиная от плотности застройки, заканчивая плотностью событий; второй важный показатель- это разнообразие, опять же, разнообразие всего- от разнообразия форм до разнообразия систем ценностей, и третий показатель- это городское сообщество, которое определяется через чувства взаимной солидарности и городскую идентичность. При этом я далека от мысли, что для городского сообщества может свойственна какая-то одна идентичность, одна на всех. Думаю, что в городе всегда существует множество центров консолидации разных интересов, в том числе формирование разных идентичностей, но тем не менее все они объединяются тем, что люди живут в одном городе и разделяют, хотя, возможно, и разные представления, но тем не менее представления о некотором общем благе.
Так вот, казалось бы, такая формула: плотность, разнообразие идентичности городской, сообщества — вполне логична. Но она оказывается глубоко противоречива по своему внутреннему содержанию. Мне, конечно, хочется задать вам вопрос: в чем вы видите противоречие? Но, может быть, чтоб не прерывать мой монолог, мы вернемся к этому после. Я сразу раскрою эту тайну. Прежде всего, противоречие находится между разнообразием и сообществом. То есть чем выше уровень разнообразия, тем меньше шансов на формирование какого -то определенного городского сообщества. При этом здесь существуют разные механизмы. Есть внутренние механизмы в самом городском сообществе, которые позволяют его поддерживать и внешние механизмы, которые постоянно работают на его разрушение. И вот это вот сочетание двух факторов приводит к обновлению и переформатированию что ли городского сообщества. То есть, с одной стороны, безусловно, когда я говорю о разнообразии, я уже говорила о межпоколенческих различиях и о смене поколений, но опять же будет полуправдой сказать, что это происходит таким образом. Потому что, опять же, за прошедшие 25 лет, когда рухнул только Советский Союз, очень большие надежды возлагались на молодые поколения и на то, что вот придут новые люди, которые смогут изменить новую жизнь, построить новое общество. Это будет и не поротое поколение и поколение, не знавшее страхов, не знавшее доносов. Поколение, которое сможет выезжать за границу, свободно учиться, то есть поколение, освоившее навыки свободной жизни. Но новое поколение, как показывают современные социологические опросы, оказалось значительно более консервативно, чем те молодые поколения, которые были в начале восьмидесятых- девяностых годов. И связано это в значительной степени с тем, что новые поколения не только приносят с собой новые практики, но в значительной степени воспроизводят те практики, которые вместе с воспитанием, а очень часто это бывает воспитание бабушек и дедушек, особенно в советское время, а не родителей, то есть они воспроизводят те архаичные модели поведения, которые связаны не с большей открытостью, а, скажем, наоборот, с большей консервативностью, чем даже их родители. Но это как бы одна сторона вопроса. Это защитная функция общества, которая не позволяет под давлением разнообразия этому обществу стремительно меняться. Именно этот защитный механизм позволяет осуществлять преемственность. И это позволяет нам быть от наших предков до наших потомков, ощущать себя неким единым целым. Но тем не менее, безусловно, происходит обновление представлений. И в этой ситуации скорость социальных процессов, которые внутри себя имеют определенные тормоза, и скорость наращивания разнообразия, они уравновешивают друг друга, и общество развивается достаточно эволюционно. В случае же, когда существует достаточно интенсивный миграционный приток населения, мигранты- это всегда люди, наиболее целеустремленные, достижительно ориентированные, то есть не важно, будет это мигрант представитель IT-технологий или это будет таджикский гастарбайтер, все равно - это люди, ориентированные на определенное продвижение по служебной лестнице, в своих рамках, но на определенный социальный успех. То есть это достаточно активная часть общества, готовая не только приспосабливаться, но и определенным образом защищать себя, защищать свои интересы и продвигать свою систему ценностей.
Так вот, в обществе, которое существует под таким достаточно интенсивным давлением миграционного потока, вот этот социальный баланс между прежним, между стабильностью, между привычным и новым, постоянно изменяющимся, он кардинально разрушается. То есть общество, принимающее сообщество, то, что мы обычно называем в данной ситуации, оно не поспевает за культурными изменениями. И возникает культурное запаздывание. В результате такого культурного запаздывания возникает ощущение собственной маргинальности, того, что человек оказывается на периферии перемен, тем более, что многие перемены воспринимаются ну, в общем, как неприемлемые. И общество сталкивается с проблемой: каким образом толерантно относиться к тому, что считается неприемлемым? Это серьезнейшая проблема, с которой сталкивается не только Российское общество, но и все общества, которые живут сегодня под давлением интенсивных миграционных обменов и замещения населения.
И вот здесь самое время поговорить, а в чем же, собственно, состоит вызов культурного разнообразия? Я уже назвала один из таких вызовов — это культурное социальное и культурное запаздывание общества, которое не может освоить такой быстрый рост этого разнообразия. Но этого не достаточно. Во-первых, под давлением растущего разнообразия, причем я напоминаю, что я имею в виду не только мигрантов, я имею в виду внешнеприносимое, иное, но и то иное, которое производит само общество, что связано и с технологической революцией, и со сменой поколений, и с изменением образа жизни. А изменение образа жизни- это значит изменение способа жизни, то есть изменения нашей повседневной культуры, наших привычек и всего остального. Так вот этот вот рост разнообразия, как внутреннего, так и внешнего приводит к разрушению городского сообщества. То есть те старые социальные механизмы, которые спаивали людей, если мы будем говорить о советском времени, то это были механизмы коллективизма или механизмы каких-то объединений по местам жительства людей. Пускай там они были достаточно несовершенными или на современный взгляд они нам кажутся, может, и дикими, когда люди собирались вокруг красных уголков или были там товарищеские суды, или товарищеские обсуждения, но тем не менее это было определенное сообщество, которое формировалось вокруг дома, вокруг двора, вокруг определенной улицы.
Так вот, эти механизмы под давлением растущего разнообразия, они разрушаются, а новые не возникают. Потому что в силу дробления культуры, в силу дробления способов жизни и системы ценностей, возникает слишком много ядер консолидации. И в результате то городское сообщество, то- средний класс, может быть, не очень удачно, -но тот средний слой, который являлся носителем городской культуры- не важно — культуры воронежцев или культуры москвичей, или петербуржцев,- он постоянно размывается. А взамен мы, в общем, ничего не получаем. А почему, вообще, нужно, чтоб он был? Почему мы вот в эту формулу- плотность, разнообразие- вставляем еще третью составляющую- идентичность. Зачем? Может, и хорошо, ну каждый живет по своей индивидуальной программе или живет в своей малой группе среди своей семьи, детей, друзей. Зачем оно нужно, это городское сообщество? И мы видим, что то, что происходит в наших современных городах- это ровно это и происходит. И большинство людей считает: вы только, пожалуйста, не лезьте там со своими проблемами, мы свои проблемы можем решить сами, только не мешайте нам, а мы сами разберемся и какое нам образование дать детям. Но оказывается, что во-первых, хотя мы все рассуждаем о правах человека, мы забываем о том, что большое количество этих прав не может быть реализовано, если не реализованы групповые права. А вот эти групповые права зависят от того, в какой мере городское сообщество способно их защищать. А что это за групповые права? Скажем, право на хорошую экологию, чтобы в городе все-таки это было. Право на
нормальное образование, право на нормальную медицину. И вот здесь вот, я бы сказала, реакция в том числе и российских городов на такой рост разнообразия, она как раз и состояла в том, что мы много из этого утратили. Потому что многое то, что должно защищать, то, что мы получили в наследство, скажем, от советского времени и то, что должно было бы защищать городское сообщество, мы эти функции благополучно делегировали власти, считая, что это не городское сообщество должно защищать, а что это власть обязана обеспечивать. И вот здесь возникает вызов тоже культурного разнообразия. То есть, когда мы, как бы обеспечивая личное благополучие, мы сталкиваемся с тем, что мы не в состоянии, что наше личное благополучие очень сильно зависит от благополучия сообщества, в котором мы живем. А благополучие этого сообщества мы не в состоянии уже обеспечить, потому что у нас уже разрушены все те внутренние связи, которые сеть.
Но, оказывается, что этот вызов, само это сообщество необходимо не только людям. Оказывается, что оно необходимо и власти. Казалось бы, зачем оно власти, когда наоборот общество так атомизировано, делай, что хочешь. Отдельным человеком, в общем, легче манипулировать, чем консолидированной группой людей, когда есть какие-то гражданские активисты, которые способны собрать вокруг себя группу и выразить протест. Зачем власти нужно это сообщество? Власти, оказывается, оно нужно не меньше, чем самим людям. Во-первых, какой бы авторитарной не была власть, сегодня не возможно принять ни одно решение без его легитимации городским или гражданским сообществом, или гражданским сообществом в масштабе всей страны. То есть любая власть нуждается в том, чтобы каждый ее проект получал такого рода поддержку, что это не прихоть, не какая-то идея какого-то одного лидера, а что это, действительно социально необходимые действия. Во-вторых, власть нуждается в социальной солидарности, хотя эта социальная солидарность наводит на власть голубой ужас, тем не менее, власть в ней нуждается, потому что в обществе есть бедные и богатые, и государство, и власть не способно решить многие проблемы бедности и проблемы этого общества без поддержки гражданского сообщества. Оно не может перераспределить богатства от богатых к бедным, если этой внутренней солидарности нет. Если не будет сообщества, которое будет давить на богатых, вынуждая и заставляя их делиться своим богатством через посредство власти. Точно так же власть нуждается в поддержке общества для того, чтобы реализовывать многие -многие частные задачи, до которого руки государства просто не доходят в тех случаях, когда нужна какая-то гуманитарная поддержка со стороны людей. То есть это не только благотворительная деятельность, это и огромное количество инициатив, связанных и с образованием, и с воспитанием детей, и так далее.
И наконец, такой очень серьезный вызов культурного разнообразия, о котором мы забываем, - это ослабление социального контроля, точнее- это следствие того, что начинают разрушаться старые механизмы социальных взаимодействий. Потому что социальный контроль- это не то, что мы друг за другом следим и друг на друга доносим. Социальный контроль- это то, что существует определенная, признаваемая всеми социально- нормативная культура. Это неписанные законы, чаще всего, но существует, безусловно, законодательство, которое также может быть, как мы знаем, не обязательным к исполнению, но и существует определенная социально-нормативная культура, которой люди добровольно соглашаются следовать, признавая, что таким образом соблюдаются правила добрососедства, правила жизни водном дворе, на одной лестничной площадке и так далее.
Потом тоже неприятный аспект для власти — рост культурного разнообразия и увеличения большого количества числа групп, которые разделяют разные системы ценностей, - это размывание большинства. Потому что, как мы знаем, до сих пор вопросы все решаются голосованием, и опять же, как мы можем сегодня видеть, это очень хорошо показывает опыт европейских стран и Соединенных Штатов Америки и даже наиболее таких продвинутых российских городов. Практически везде мы существуем сегодня в состоянии расколотого общества. То есть 50% плюс один голос «за», а остальные «против». Это именно следствие роста культурного разнообразия и роста числа несогласных групп с той политикой, либо которая проводится властью, либо с той ситуацией, которая складывается в обществе. То есть фактически мы оказываемся, если третьего компонента- городское сообщество, городская идентичность- она оказывается настолько размытой, настолько раздробленной, что ситуация в городе начинает уходить из-под контроля. И из-под контроля властного, а власть никогда не может осуществлять полный контроль, и из-под контроля социального, от того ненасильственного контроля общества. А социальный контроль- вот существует две таких, если говорить о власти и о контроле, существует две таких метафоры общества. Одна может представлять общество как черепаху, на которую сверху надет такой государственный контроль, который все держит, - это закрытое общество, которое вот сверху панциря держит и не отпускает, но внутри некая достаточно, может быть, аморфное тело. И может быть, наоборот, социальный контроль, когда вот этого панциря нет, но зато все пронизано костями так, что ты тоже не можешь двигать рукой, если ты хочешь повернуть локоть назад, то назад ты его не повернешь, а можешь двигать только в определенном направлении. Это другая крайность. Хороша сбалансированная ситуация, когда есть и социальный контроль, и есть государственный контроль, тогда этой теневой зоны, где происходят бесконтрольные процессы, она минимизируется. В зоне, когда только у нас панцирь, то вот эта теневая зона при нарастании разнообразия интенсивного увеличивается. Одно дело, когда у нас есть большинство и это достаточно однородное тело, и другое дело, когда мы не знаем, что у нас под этим панцирем и что происходит, и в какой момент это все может взорваться. Ну и то же самое касается и социального контроля.
И вот здесь вот возникает вопрос- ну а рецепт.., что, вообще, со всем этим делать? Разнообразие растет. Разнообразие- это большой плюс. Потому что я говорила о минусах- это я говорю о минусах- а обычно все говорят, что культурное разнообразие — это наше богатство, что это огромный плюс, потому что это рост, изменения, это инновационность, это ведет к новым прорывам в экономике, это меняет нашу культуру. Это делает нашу жизнь более насыщенной. Это приводит к тому, что люди могут удовлетворять свои потребности, что у них не выбор из раз, два, три, а что у них есть широчайший спектр возможностей. Более того, рост разнообразия заставляет общество постоянно меняться, пересматривать концепцию общего блага, то есть, вообще-то, разнообразие общества необходимо. Так, казалось бы, проще всего, поставить всему этому барьер и сказать- мы живем и нам хорошо, вот это наше общество. И, собственно, такой рецепт, мне кажется, многим кажется предпочтительным. По крайней мере то, что мы постоянно слышим от нашей власти. Я не хочу в данном случае осуждать данные решения, потому что, с моей точки зрения, это часть программы, но только одна часть. Это как бы та часть, которая запретительно-охранительная- ограничительная, но нет второй части, которая могла бы вести культурное разнообразие в определенные конструктивные рамки достаточно продуктивные.
Так вот, есть ли какой-то рецепт, можно ли к чему-то обратиться? Скажем, значительно долгое время, почти 20 лет в дискуссиях о городах, о мультикультурных городах и о культурном разнообразии господствовала концепция мультикультурализма, которая несколько лет назад была, так скажем, обесславлена. Но хотя это касалось не столько самой концепции, сколько ее политического применения. Это примерно из той же серии- коммунизм прекрасен, но формы его реализации оказались ужасными. Примерно то же самое и с мультикультурализмом, который хорош как концепция, но оказался не слишком хорош как практика. Но тем не менее мы видим, что те, кто пытался на практике применять эту концепцию, столкнулись с серьезными трудностями.
И возникает вопрос: а где можно искать рецептов? Понятно, что рецептов, видимо, искать негде и в этой ситуации нужно что-то придумывать. И, с моей точки зрения, нужно обращаться , то есть нужно проделывать весь путь с начала, так как будто мы находимся сейчас уже не в 21 веке, а как будто мы находимся где-то в античности и обратиться к опыту того времени, не важно, Античности или Средних веков, но к опыту прошлого. Для того, чтобы понять, а каким же образом вот эти города, где не было ни современной системы управления, ну, скажем, если мы возьмем Древний Рим на рубеже первого тысячелетия. Миллион населения. Миллион! Больше Воронежа. Колоссальное внутреннее разнообразие. Больше трети населения составляют рабы — люди, привезенные ото всюду. Нет полиции. Ну есть огромное количество вооруженных людей, но это не полиция. Нет никаких современных городских законов. Нет даже системы городского водоснабжения, канализации, то есть это все есть, но это, конечно, ни в какой мере не отвечает нашим современным представлениям. То есть это абсолютно досовременное общество. Но тем не менее история не знает- не только я не знаю, как не специалист по Древнему Риму,- но и в истории нет никаких там свидетельств невероятных межэтнических или каких-то погромов в Риме.
Можно взять другой пример, пример, так скажем, космополитичных городов. Меня вообще интересует данная ситуация, я бы хотела поговорить о космополитичных городах. В какой степени, вообще, опыт космополитичных городов можно использовать сегодня? И почему, скажем, вот Одесса или Тбилиси были очень космополитичными городами. Почему они, пережив этот опыт никогда не смогли его воспроизвести? Почему Тбилиси, который был невероятно мультикультурным, разнообразным городом, сегодня так стремительно движется к своей монокультурности и моноэтничности? То же самое, можно сказать и об Одессе, которая современная Одесса- не Одесса даже начала ХХ века. И вот здесь опять возникает вопрос понятий. Вопрос, что такое «космополитичность», что такое «мультикультурность»?
Ну, с культурой мы разобрались, теперь с космополитичночтью. Когда говорят о космополитизме или- ну я не буду говорить сейчас о самой этой концепции, а буду, скорее, говорить о космополитичных городах- то обычно эти города понимают как города, открытые всем культурам, города, где существует некий общий язык общения, где человек всегда может найти себе место, где он всегда чувствует себя как дома, ну и так далее. Более того, это предполагает, что люди, которые живут в таком космополитичном городе, они как бы обладают определенной «квалификацией». То есть они не только замыкаются в своей жизни, они способны активно контактировать, они способны узнавать другую культуру, они способны понимать, если культура, как мы говорили,- знаковая система, они способны считывать эти знаки, они способны эти культуры как бы прочитывать, перелистывать, просматривать и так далее, в этом участвовать, беря для себя то, что привлекательно. И, в общем-то, когда мы как туристы оказываемся в таких городах, мы, собственно, так и поступаем, то есть мы идем в один квартал, в другой квартал, мы погружаемся в эту культуру и получаем от всего этого, начиная с этнических ресторанов и заканчивая музеями, мы получаем от всего этого удовольствие.
Существует другое представление о космополитичных городах. То есть это города как командные центры мировой экономики. То есть туда съезжаются те, кого называют «номадами глобализации», то есть это от топ-менеджеров транснациональных компаний до гастарбайтеров, которые приезжают в этот город, потому что там можно заработать, там можно решить свои проблемы. И вот эта вся категория людей начинает определять облик города не только с точки зрения его такого орнаментального разнообразия, но и сточки зрения его культуры, потому что все эти категории людей начинают предъявлять определенные требования. То сеть топ-менеджерам нужна совершенно определенная жизненная среда, достаточно унифицированная, отвечающая международным стандартам. Для того, чтобы было место, где жить, определенного уровня офисы, место проведения времени свободного и так далее. Если в первом случае у нас космополитизм выступает как символ разнообразия, то во втором случае он становится символом унификации. Полезно ли вообще такое понятие? Оказывается, что когда мы говорим о космополитизме и пытаемся искать какие-то рецепты в космополитичных городах, то оказывается, что мы обращаемся к метафоре или к понятию, которое достаточно амбивалентно, то есть может быть трактовано так, а может быть трактовано иначе. Более того, оказывается, что это и не слишком продуктивно. Ну, скажем, все знают такую метафору, что воздух города делает свободным. Но можно быть свободным ведь не только от общины, от семьи, от каких-то обязательств, можно быть свободным и от общества и можно быть свободным в том числе и от городского сообщества. И если идею космополитизма развить до конца, то космополитичный город окажется городом несвязанным. То есть как раз здесь на вызов разнообразия может наложиться и вызов космополитизма, когда люди значительно больше заинтересованы в реализации определенных универсальных ценностей, гражданских ценностей и в значительно меньшей степени замыкаются на частные, локальные, местные интересы.
Вот буквально две недели назад в Москве была большая конференция, посвященная проблемам миграции, и в том числе там были шведские коллеги, которые рассказывали о проблемах шведских городов в связи вот с наплывом в том числе мигрантов из Сирии и Ливана, с Ближнего Востока. И в частности- два противоположных течения- одни, которые выступают против миграции, мигрантов, против того, чтобы принимать их, давать гражданство, и другие, которые наоборот выступают с плакатами «Welcome » и говорят, что вот вы приезжайте, мы защищаем наши ценности и так далее. И вот здесь интересна реакция. Если в первом случае люди апеллировали к местным жителям и к местному сообществу, то во втором случае они апеллировали наоборот к международным институтам и так далее. Не находя поддержки в местном сообществе. И фактически, что происходит? Те люди, которые разделяют универсальные и в том числе гражданские ценности, они как бы вымываются из местного сообщества, солидаризуясь с такими же своими единомышленниками на международной арене. И в этой ситуации гораздо больший вес обретает голос, вот в местном сообществе, представителей первой группы. То есть если мы одних назовем условно гражданскими активистами, а других патриотами, то вот голос патриотов становится более весомым и более значимым. И вот дальше начинает раскручиваться обратная цепочка. То, что у нас есть в местном сообществе наиболее консервативного обретает, в противовес росту разнообразия и в противовес изменениям, приобретает больший вес. И таким образом вместо того, чтобы переформатировать это городское сообщество, находить некие общие решения, мы наоборот оказываемся в ситуации конфликта. И в итоге, если мы следуем по пути космополитичного города, мы приходим не к обществу как бы всеобщей любви, взаимоуважения и гуманизма, хотя космополитизм декларирует эти ценности, а мы приходим к конфликту. И более того, мы приходим к ситуации, когда возникает серьезный вопрос: а возможно ли вообще городское сообщество? Возможно ли оно вообще как определенный консенсус по определенному вопросу? И это серьезнейший вызов, серьезнейший! В общем, мы еще перед ним не стоим, потому что мы еще держимся за свой консерватизм, но перед которым серьезно стоит Европа. И в данной ситуации оказывается, что, если консенсус недостижим или если он достижим как временная возможность, и если он не может быть длительным, значит мы должны находиться постоянно в поиске данного консенсуса. Если мы не можем существовать как антагонистическое общество в состоянии конфликта, то, значит, мы должны находиться, как город, мы должны признать, что мы должны находиться в состоянии постоянной дискуссии, для того, чтобы вырабатывать вот эти временные консенсусы, с осознанием того, что это будет временный консенсус. И более того, с осознанием того, что как только этот консенсус утвердится, ровно этот момент будет началом его разрушения. В общем, это достаточно печальная перспектива, которая стоит перед всеми городами, независимо от их размера, причем, чем менее мультикультурный город, тем серьезнее проблема. Потому что тем серьезнее вызов местному сообществу и тем стремительнее оно будет разрушаться. То, что в крупнейших городах может быть компенсировано за счет привычки к культурному разнообразию, в городах среднего размера и небольших городах, у них такого как бы демпфирующего, демпфирующей прослойки нет.
Ну я, наверное, на этом закончу, и если у вас есть вопросы, то буду отвечать на ваши вопросы.
Ольга Ивановна, добрый вечер! Могли бы вы провести такой небольшой экскурс по Парижу, Лондону через 30-50 лет. Что вы видите?
На 30-50 лет, ну что вы! При нынешней скорости изменений 30-50 лет- почти что бесконечность. Но я все-таки отвечу на ваш вопрос, но не в плане перспективы, а то, о чем мне кажется важным сказать и о чем я не сказала. То, что, когда мы рассматриваем такие крупные мультикультурные города, мы должны понимать, что та ситуация, которая там сложилась сегодня, - это результат совершенно конкретных обстоятельств и совершенно конкретной геополитической ситуации. Вот здесь вот для городов очень важно. Я в формуле города понятие «городское сообщество» употребила, а о власти говорила в тексте. Вот нужно понимать, что власть является активнейшим участником межкультурных, этнополитических, межрелигиозных и прочих отношений в городах. Она их определяет, хотя власть от этого всячески отстраняется, списывая на то, что у нас такое общество недоделанное, там ксенофобное, какое-то там еще, что это общество надо воспитывать, но на самом деле, эта атмосфера в обществе, она в сильной степени зависит от власти. И вот эти два фактора: первый совершенно конкретный политический и геополитический контекст и участие власти в этих процессах, они очень были важны в той ситуации, которая сложилась в Лондоне и Париже. На эту тему можно читать большую лекцию, что об одном, что о другом городе.
Если говорить о Париже. Париж приобрел свой мультикультурный облик в значительной степени после окончания алжирской войны. Когда рухнула французская империя. Французская империя кардинально отличалась от британской империи. Прежде всего, потому что Франция была республикой, и свои республиканские ценности «Fraternité, Egalité, Liberté»- «свобода, равенство и братство», она распространяла и на свои колонии. То есть она считала, что и жизнь в колониях должна осуществляться по тем же республиканским принципам. И, скажем, Алжир был департаментом Парижа, хотя нельзя сказать, что алжирцы пользовались теми же правами, что и французы, тем не менее это был департамент Парижа. И когда рухнула империя, когда, вернее, закончилась Алжирская война,- ну об этой войне тоже можно очень долго говорить, находить сходства и различия между российско-чеченской войной, эти параллели проводились достаточно часто, тем не менее в самом Алжире, помимо тех, кого называли «pied-noir », это переводится как «черные ноги», «черные пятки», но на самом деле к ногам это не имеет никакого отношения, это имеет отношение к винограду. Потому что, когда в Алжире, приехавшие туда французские колонизаторы стали заниматься виноделием, то они сажали те сорта винограда, которые могли в тех климатических условиях приживаться. И у этих сортов винограда были черные корни, а по-французски «корень» и «пятка» - одно и то же слово. Поэтому вот эти самые “ pied-noir » , кто возили такой сорт винограда, более миллиона человек, они практически, была такая массовая репатриация, что так же похожа на огромную волну возвратной миграции русских после распада Советского Союза. Но и само алжирское общество было крайне неоднородно. По крайней мере, помимо фронта, национального фронта, и других политических организаций были те силы, которые выступали против отделения Алжира от Франции. Это тоже была огромная массовая волна миграции во Францию. И французское правительство, поскольку эти люди мечтали, что когда-то в Алжире ситуация изменится, что они смогут на других принципах реорганизовать политическую систему в своей родной стране, они рассматривали когда-то, как белая эмиграция в свое время во Франции считала, что их миссия — это сохранение русской культуры, что когда, наконец, рухнет большевизм, они принесут культуру настоящую, в ее первозданном виде, они принесут ее на родину. Точно так же и алжирские мигранты, которых тоже насчитывались многие-многие тысячи, они точно так же разделяли такие представления. И французское правительство им помогало. Потому что оно считало, что действительно этим людям надо помочь сохранить свою культуру, помочь, чтобы они выжили в этих обстоятельствах, чтобы они могли вернуться на родину и реализовать эту свою миссию.
То есть это типичная миссия диаспоры. Это уже значительно позже началась вторая волна миграции, когда в связи с нехваткой рабочих рук и так далее, но тем не менее были созданы институты - это одновременное наложение как бы двух институтов- с одной стороны институтов республиканских, которые обеспечивали социальную защиту населения, всеобщее образование и так далее, и вот таких институтов диаспоральных, и институтов, связанных с мультикультурализмом и поддержкой инокультурных групп. Именно тогда и сложились вот эти самые этнические кварталы Парижа, но а дальше стали работать социальные механизмы, потому что оказалось, что для того, чтобы обеспечить социальную мобильность населения не достаточно просто среднего уровня социальных гарантий. Оказалось, что те люди, которые укоренены — это, вообще-то, общее правило, что у населения, у которого и родители родились в данном месте, у молодых людей заведомо больше шансов, чем у мигрантов в первом поколении. Ну и дальше просто начались те естественные социальные- ну они не естественные, социальные процессы не бывают естественными, это я оговорилась- но начались социальные процессы, которые усугубили те проблемы, которые сегодня считаются проблемами Парижа. При этом во Франции, нужно сказать, там, благодаря в том числе республиканским принципам, в общем, система урбанизма, которая, я не хочу сказать близка, но на теоретическом уровне существовали всегда очень тесные контакты между советской градостроительной школой и французской урбанистической школой, которые до сих пор существуют. И французский урбанизм был всегда очень социальным, французы стремились препятствовать такому анклавному разделению этнических меньшинств. Но опять же социальные механизмы, особенно, скажем, культура среднего класса, который предпочитает жить в социально однородной среде и воспитывать своих детей среди людей, которым они доверяют и считают духовно для себя более близкими или культурно для себя более близкими. Вот этот вот тихий уход среднего класса из жилых кварталов, что по-английски называется «White flight », то есть когда люди с более высоким уровнем доходов просто покидают те кварталы, в которых заселяются мигранты. Вот это привело постепенно к усилению сегрегации в городе и усилению, скажем, арабского духа тех кварталов, где жило мигрантское население. К слову сказать, такой проблемы в Париже нет с черным населением. Это именно с арабским населением, и связано это именно с той длинной предысторией и стой политикой, которая всему этому предшествовала.
Совершенно другая ситуация в Лондоне, который изначально был городом сегрегированным, функционально разделенным. То есть, если вы приезжаете сегодня в Лондон, вы до сих пор попадаете в Вестминстер, Сити и так далее. То есть функции жестко привязаны к определенным районам города. Вы знаете, что веселиться и пить пиво надо идти в Сохо, а если вы придете в тот же Сити вечером, то там просто будет мертво и будет нечего делать, в то время как днем это оживленный квартал.
Примерно такая же система была в отношении мигрантов. Мигранты там из Бангладеш, из бывших колоний, пакистанцев, особенно много было пакистанцев. В результате, опять же, - это колониальная политика- разделение единой страны на Индию и Пакистан- вызвало то, что огромная волна мусульман уехала просто из Индии, они не хотели жить, они покинули свою Родину по тем же причинам, что и алжирцы из Алжира, они хотели потом вернуться домой, они предпочли уехать в метрополию, а не перебраться в Пакистан. Но там изначально была система сегрегированного населения. К слову сказать, сегрегацию мы рассматриваем как такую чуму крупных городов, но это одновременно и чума, и решение проблемы. Потому что сегрегация минимизирует контакты, а значит, она и минимизирует конфликты. Другое дело, что это решение на короткий срок, это не долгосрочное , не стратегическое решение, но это, надо сказать, исторический опыт тоже, опыт сегрегированного расселения с обеспечением контактов разных инокультурных групп в публичных пространствах. Таков опыт Рима и других городов. Так вот, Лондон пошел по пути такого сегрегированного расселения, создания раздельной системы образования, в том числе и этнической системы образования. Вот сегодня, пока эти группы были достаточно контролируемыми, эта модель работала. Сегодня, когда совершенно другой характер экономики... Ведь тут еще...я про власть сказала, про геополитику сказала, а про экономику не сказала. Скажем, индустриальная экономика, где был такой могучий инструмент социализации, как рабочий коллектив, она гораздо лучше чувствовала себя в ситуации культурного разнообразия. Потому что те люди, те же мигранты, они всегда могли найти свое рабочее место в этом коллективе, который изначально не создавался по этническому принципу.
А сейчас, когда все крупнейшие города все постиндустриальные, то есть индустриальная экономика из них ушла и примерно 30 лет ее оттуда выдавливали. А сегодня на всех крупных урбанистических форумах говорят: «Господи, что же нам сделать, чтобы вернуть промышленность в города?» Ее никак не вернуть, потому что стоимость земли такова и стоимость рабочей силы такова, что производимая продукция просто не конкурентноспособна. Так вот, в тех условиях, когда была промышленность, существовала система -сегрегированное расселение. Она могла через рабочие коллективы, через систему социализации, через каналы социальной мобильности, которых было не так много, но они были, она могла существовать. Вот сегодня этого уже нет. Сегодня экономика другая и сегодня все хором говорят, что мы должны думать о интеркультурализме, что мы должны думать о том, чтобы это была дорога с двусторонним движением, что как бы мы должны думать о взаимной интеграции. Я понимаю, как можно мотивировать мигранта к тому, чтобы двигаться к интеграции, но я не понимаю, как можно жителя Лондона или Парижа мотивировать к этой интеграции. То есть практической необходимости в этих межкультурных контактах, которая была в древних городах, потому что были, скажем, трудовые ниши: для того, чтобы заказать сапоги , надо было идти к еврею-сапожнику или к армянину-сапожнику, чтобы там полечить зубы, нужно было идти к еврею-врачу. То есть практически все сферы деятельности, не хочу сказать все, но очень многие сферы деятельности, с которыми была связана повседневная жизнь, они были этнически или культурно каким-то образом окрашены. То есть была своя специализация и была практическая необходимость в этом межкультурном контакте, в узнавании другого, в узнавании его языка, потребность с ним объясниться. Сегодня этого ничего нет. И оно уже и не возникнет. Поэтому и возникает проблема- как воспитать эту самую толерантность, если ей не из чего вырасти? Если она может вырасти только из нашего сознания, из наших убеждений и веры в то, что лучше нам жить в мире и спокойствии, а не во вражде и в конфликтах.
Но при этом, когда мы говорим о том же современном Лондоне или Париже, мы их рассматриваем как мультикультурные города. Но по сути они никакие не мультикультурные. Они культурно орнаментированные. Но при этом это монокультурные города, в которых чрезвычайно сильны центр- периферийные отношения, и где очень сильны доминантные функции важнейшего глобального мирового экономического и политического центра. Эта культура доминирует, и это именно эта культура всех и притягивает. Но это не значит, что этот город космополитичный или мультикультурный. Своего рода такая метрополия, которая излучает то, как должно быть и притягивает к себе всех, кто хотел бы туда приехать.
Спасибо большое за выступление, очень интересное. Вы сказали о трех факторах: о плотности, о разнообразии и самоидентификации. Я думаю, что сейчас надо, наверное, четвертое рассмотреть. Это как минимум, называется многомерность. Я поясню, что это такое. Вот я веду группу «Воронеж- мой любимый город», там почти 7 тысяч человек, и совершенно разные люди. Очень много, кстати, выпускников воронежских вузов, но которые работают в Афганистане, в Алжире и так далее. И затрагиваются совершенно разные темы. И получается следующая ситуация, что есть пласты или плоскости какие-то, которые интересуют людей, а которые не интересуют. Допустим, меня интересует экология и гражданское строительство, а кого-то не интересует, кого-то интересуют проблемы животных и так далее. И вот получается, что интересно, что эта плотность такая достаточно интенсивная, но она не затрагивает людей совершенно в других плоскостях. И вот то, что вы говорите о том, что эта вот плотность, она на самом деле, ну тут нет давления между людьми, люди находятся в разных странах, но что-то их привлекает, что-то их затягивает, что-то становится для них ценностями. И вот тут важно на первое место, совершенно с вами соглашусь, ценности, за которые человек борется и готов за них пожертвовать что-то, лоялен к ним или наоборот. Поэтому, мне кажется, не все так страшно, но вот диалог нужно вести, абсолютно верно, я тоже с вами согласен. Диалог постоянный, интенсивный для того, чтобы выяснять все мнения, чтобы резонировали эти мнения, чтобы они не входили в антагонизм, а переходили в решение проблем, вот это, мне кажется, важно. А на самом деле, мир многомерен, информационен и не так страшен. Спасибо.
Ольга ВЕНДИНА
Ну, если можно, я короткой репликой... Спасибо за ваше выступление. Несомненно, мир многомерен. И здесь, конечно, есть такой парадокс - все так ужасно, а мы живем все лучше. Поэтому вы, конечно, правы, но все-таки я не считаю нужным добавлять многомерность, потому что каждое из этих понятий: и плотность, и разнообразие, и идентичность- оно само по себе многомерно. И вы абсолютно правы, то, что люди живут в параллельных мирах, и чем больше они живут в параллельных мирах, чем более разнообразие этих миров, тем хуже нашему городскому сообществу, и тем больше у нас проблем будет возникать, и тем меньше шансов на их разрешение.
Я вижу, вы качаете головой, наш диалог не приводит к консенсусу. Это как раз к тезису о том, что консенсусы если и возможны, то временные и конфликтные, но тем не менее достижимые. Я все равно считаю, что нет другого пути, любые проблемы, конечно, решаются через местное сообщество, через осознание общих интересов, через разделяемую ответственность.
