Я думаю, что я начну и что-то расскажу. Едва ли имеет смысл читать большую лекцию. Я расскажу о каких-то, может быть, самых больных, интересных точках, связанных с языком, обсуждением языка в наше время, а потом с удовольствием отвечу на вопросы, выслушаю замечания, может быть, это будет интереснее, если у нас возникнет живой диалог. Ну если не возникнет, то я что-нибудь еще расскажу.
Я начну с того, что вообще с начала двухтысячных годов язык стал чрезвычайно популярной темой для обсуждения, причем темой волнующей и будоражащей. Если в прошлом веке как-то про язык было не интересно, ну иногда вспыхивали какие-то обсуждения в советское время. Я помню в шестидесятые годы, скажем, обсуждали, почему у нас нет обращения. Иногда эта тема обсуждается и сейчас. Обращения как не было, так и нет. Писатель Солоухин предлагал в свое время слово «сударь», «сударыня» ввести. Ну и сейчас его предлагают ввести, так что все хорошо, все стабильно.
Но вот в начале двухтысячных начали ( в начале — начали, ну, так уж получается) начали возникать дискуссии, причем, бурные споры, скандалы даже. В последнее время это участилось. И я, поскольку часто привлекаюсь как эксперт и комментатор, то вынужденно слежу за этими конфликтами, за этими скандалами, связанными с языком. Вот некоторое количество таких скандалов, по сути, ну или, по крайней мере, конфликтов, я сейчас назову и попробую как-то их проанализировать.
Первое, что всегда вызывает интерес, - это и до начала двухтысячных, просто это не было так обострено - это вопрос грамотности. Грамотности в узком смысле слова, то есть Соблюдение орфографии, ну и отчасти пунктуации. Надо сказать, что пунктуация никогда таких живых бесед не вызывает, просто потому что про нее как-то не интересно. А вот про орфографию возникают яростные сражения. И учитывая накаленность обстановки и такую поляризацию нашего общества вообще, возникают такие же полярные, яростные схватки сегодня. Я думаю, что вы слышали — в интернете активно используется словосочетание «граммар -наци». Это борцы за грамотность. Причем вначале это словосочетание, пришедшее к нам из английского языка, использовалось по отношению к тем, кто нападает на других, требуя грамотности опять же, прежде всего, орфографической. Но позднее это стало самоназванием. И сегодня, скажем, и в социальных сетях, и в блогосфере мы можем найти сообщество «граммар — наци» со своей символикой, отдаленно напоминающей нацистскую. И, действительно, какими-то акциями, которые происходят в социальных сетях, в какие-то битвы, в которых участвуют эти самые «граммар-наци». Но, конечно, «граммар-наци» не столь многочисленная, и наиболее стандартной фразой, предваряющей очередной скандал, является фраза такая: «Я не граммар-наци, но...» И дальше следует что-то вроде: «...но за то, что человек поставил «мягкий знак»- «ться» или наоборот - не поставил я бы расстреливал». Но вот эта фраза «я не граммар- наци», то есть такая дистанция, потом, значит, какое-то очень жесткое действие. И это — стандартная фраза начала дискуссии. Надо сказать, что опять же в последнее время, к граммар-наци относятся плохо. Называют их «троллями», и это, в общем- то, так и есть. Потому что, конечно, когда ведется какой-то серьезный разговор, на какую-то содержательную тему - не важно: политическую, культурную, но которая вызывает интерес, и приходит человек, который говорит: « а вы тут написали «также» вместе или «так же» отдельно»... Вот это, понятно, опять же два самых больных пункта- это «тся» и «также» вместе. Есть даже два сайта по поводу того, как это писать, что, впрочем, как вы понимаете, не уменьшает количества ошибок. Вот приходит человек и начинает переводить разговор на формальность, естественно, что он разрушает коммуникацию, потому что доверительность, содержательность - они тут же уходят. Вообще, надо сказать, что с появлением интернета стало ясно, что грамотность и коммуникация, в каком-то смысле, мешают друг другу, они в каком-то смысле противопоставлены друг другу. Про это я тоже скажу два слова. Об этом я довольно подробно писал в своей последней популярной книжке - популярной- не в смысле известной, но в смысле рассчитанной на широкого читателя, впрочем, она относительно хорошо продается. Я имею в виду, я написал две книжки (их формально три, но по сути две). Первая «Язык на грани нервного срыва», ее расширение называется «Язык на грани нервного срыва . 3D” И последняя книжка - ну понятно, что это такая ирония, по поводу клише, которые возникают в нашем языке постоянно- и, единственно, что я попытался мотивировать 3D, вложив туда диск с видеолекциями, чтобы оправдать себя. И последняя книжка- это «Самоучитель Олбанского» вот о том, что происходит с русским языком в интернете. Это шире, чем «язык подонков». Иногда говорят, что я устарел. Я описывал, как вообще живет русский язык в интернете, хоть в эпоху «языка подонков» хоть сегодня. Так вот, про игры подонков как раз с орфографией. Почему они стали так популярны, почему они заняли отрезок в десять лет, примерно, мода на язык подонков была. Почему эти игры с орфографией так захватили интернет, рунет, точнее, хотя с другими языками тоже происходило нечто подобное. Здесь наложились несколько обстоятельств. С одной стороны, сами подонки были довольно грамотными людьми, не то чтобы сверхинтеллектуальными, как они себя позиционируют, но вполне грамотными. И эти игры воспринимались, с одной стороны, и это тоже понятно, как некая контркультура. Девяностые годы- разрушение запретов, прежде всего, политических, но под эти запреты попали и культурные запреты. И в этом смысле, скажем, табуированная брань русская вырвалась в открытое пространство именно в эти годы. Но заодно под горячую руку попали и орфографические запреты или орфографические правила, которые тоже стало так модно эффектно нарушать. С другой стороны, вообще ситуация была такова, что люди, выйдя в интернет все в более массовом количестве, столкнулись с очень важной проблемой: советская школа учила нас, что делать орфографическую, пунктуационную ошибку стыдно и позорно. И вот этот стыд, заложенный в советских людей, он, конечно, мешал коммуникации, потому что грамотно писать, вообще говоря, может очень небольшое количество людей. Ну просто потому, что люди, вообще говоря, не писали. Закончив школу, советский человек или доинтернетный человек писать не должен был. Писали журналисты, писатели, но человек: инженер, артист, шофер с письменной речью расставались. Ну могли там написать объяснительную, почему не вышли на работу или какую-то объяснительную записку и все. В интернете же люди стали использовать письменный язык для общения. Еще раз повторю: все больше и больше людей приобщалось к этому. И столько пишущих людей, как мы имеем сегодня, не было ни в одну эпоху человеческой истории вообще. И вот здесь оказалось, что этот стыд мешает писать людям грамотным, но пишущим с ошибками, неграмотным, и возникла дилемма, проблема из двух составляющих: либо я стыжусь и не пишу, либо я пишу, но перестаю стыдиться. И коммуникация победила стыд. И победила, в частности, с помощью вот этого «языка подонков», искажения орфографии, потому что это облегчило проблему. Человек мог говорить: «Ну я же шучу, я же играю. Конечно же, я сделал здесь ошибку, но ведь это была шутка». И различить шутку и неграмотность стало невозможно, в этом смысле искажения орфографии помогли преодолению стыда. Это очень важная вещь была, и именно поэтому игры с орфографией, кроме того, что это контркультура, разрушение чего-то, что в девяностые тоже было важно, но кроме того, это существенно упростило переход вот к такой легкой, а иногда тяжелой неграмотности. Подонки декларировали даже не неграмотность, а антиграмотность, но именно под антиграмотность была замаскирована обычная неграмотность. Мода на «язык подонков», на искажение орфографии, в общем начала резко сходить в десятом году. Вот, десятый год такой пограничный. Вот после десятого года стало уже не модно. Сегодня вы не отыщете в интернете текстов, которые были бы написаны с таким последовательным искажением орфографии, но сам стыд уже к этому времени прошел. И сегодня, если вы посмотрите, как люди пишут в социальных сетях, как люди общаются в интернете, вы увидите, что каждый, в общем результате пишет в силу своей собственной грамотности. Кто-то чуть пограмотнее, кто-то менее грамотно. Но мелкие ошибки прощаются. Прощаются еще и потому, что мы не перечитываем свои тексты. Даже очень грамотный человек все равно может допустить ошибки, если не перечитывать тексты, а когда мы общаемся в так называемом режиме онлайн, то мы конечно: реплика, тут же я отвечаю, собеседник снова подает реплику и мне некогда читать. Я ввожу что-то и только потом вижу, что я ляпнул какую-то ошибку, если это не сделал специальный «спеллчекер», программа, которая портит жизнь даже грамотных людей очень сильно.
Вот это, действительно, оказалось чрезвычайно важным с нескольких точек зрения, и поэтому игры с орфографией захватили нас на довольно длительный период. Но сегодня «граммар-наци» и те, кто с ними- иже с ними, нападая на людей, забывают о том, что этот стыд прошел. И в общем, упрек в орфографической ошибке уже скорее воспринимается как помеха для разговора, чем как некий повод для смущения, извинений и прочее. Но вот эти дискуссии и битвы с «граммар-наци» продолжаются. И интересно, что они переключились немножко в другую форму. Например, я заметил, что постоянно возникает тема: можно ли, допуская такие ошибки, быть специалистом в своей области? Отчасти сближаясь с пушкинским «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Ну вот можно ли быть дельным человеком и допускать ошибки? Я присутствовал при, по крайней мере, трех таких мощных дискуссиях. Самая мощная состояла в том, когда певица Ваенга написала некий текст по поводу Pussy Riot с огромным количеством ошибок. В частности, слово «мечеть» написала через «и» - «мИчеть» и еще много ошибок. И это вызвало бурную дискуссию, что понятно, тем более, что она была отягощена политической составляющей, но в частности поставили вопрос: можно ли быть хорошей певицей и писать «мечеть» через «и»? Ну, вопрос, по-моему, бессмысленный, потому что можно, что ж тут скажешь. Вторая такая дискуссия, вторая драка, скандал развернулись вокруг известного доктора, врача, который написал и сделал ошибку в слове «серебряный». И тоже — можно ли быть хорошим врачом и допускать такие ошибки? Ну, вроде бы, можно. Уже не так, как певице — легко, но, кажется, еще можно. Последняя была совершенно замечательная. Касалась как раз...я не помню только в какую сторону, вот написали «тся». То ли был поставлен «Ь» там, где не надо, то ли наоборот — неопределенная форма была без мягкого знака написана. И эту ошибку совершил министр культуры города Москвы. И тут уже, конечно, простого ответа не было. Некоторые интеллигентные дамы, придя в эту дискуссию, немедленно потребовали, чтобы он подал в отставку. Он участвовал в дискуссии. Сначала иронически, потом уже стало ясно, что ирония у него прошла, и он сказал, что в отставку не подаст и ушел, и больше в дискуссии не появлялся. Вот это тоже интересно. Ну допустил человек опечатку, но накал дискуссии при том, что он вроде делает много полезных дел в области культуры, но немедленная отставка из-за мягкого знака — это, конечно, было бы эффектно. Он, правда, отказался это сделать. Вот это пример довольно бурных дискуссий по поводу орфографии. Это не единственные дискуссии вокруг языка. Я приведу еще парочку. Ну вот дискуссии, связанные с употреблением некоторых слов. Причем, это, скорее , не дискуссии, а такое одностороннее избиение младенцев., потому что «младенцы» не участвуют, а просто кто-то пишет какой-то резкий пост примерно в той рамке, которой я и говорил: «Я не граммар — наци, но я бы убивал тех...» и дальше, кого, собственно, убивать. Тех, кто говорит слово «кушать». Вот эта ненависть к слову «кушать», как к некоторому социальному классу, по сути, потому что надо говорить не «кушать», а «есть». «Кушать» можно говорить только в определенных ситуациях: «Кушать подано». И вот такая агрессия против тех, кто говорит «кушать». Или агрессия против тех, кто использует уменьшительные суффиксы часто: кто пишет «колбаска», кто пишет, ну, понятно, что. Вот это тоже такая агрессия. Расстреливать и вешать предлагали, прежде всего, беременных женщин и молодых мам, у которых есть свои отдельные форумы, свои отдельные какие-то чаты. И там появляется огромное количество, действительно, таких странноватых слов типа: «овуляшечки», «беременюшечки», над которыми легко издеваться, потому что они действительно провоцируют иронию и издевку. Но я даже как-то публично выступал в поддержку беременных женщин, сказав, что вообще говоря, если есть потребность у женщин в этот период вот таким образом выплескивать чрезмерную сентиментальность, то это не значит, что над этим надо издеваться, поскольку это происходит в неких замкнутых сообществах. И, конечно, когда туда приходят грубые мужчины, им кажется, что это безумно смешно. Но это свойство любого жаргона, в который ты влезаешь. В этом смысле кажется странным на первый взгляд, что «язык подонков», хулиганов с матерщиной, специально сниженный, вызвал гораздо меньше негативной реакции, чем вот этот язык сентиментальный, а мамы его так и называли: «мамский язык».Это тоже любопытное свойство нашего общества - гораздо более активно ненавидеть сентиментальность, чем грубость. Вот это пример такой классовой борьбы, уже когда отторгается некий класс и языковой , и социальный. Потому что и за «кушать» и за уменьшительностью стоит определенный тип культуры, довольно характерный для русской культуры вообще, ну и, в частности, если комментировать это, то скажу что, действительно, обилие уменьшительных слов характерно для русской, может быть, не самой высокой культуры, потому что понятно, что у любой культуры сеть высокая культура, низкая культура, - ну такой, для бытовой культуры, потому что мы, действительно, используем активно эти уменьшительные слова. И это не обязательно женщины используют, и мужчины с удовольствием используют уменьшительные суффиксы, когда говорят: «выпить коньячку» или «хлопнуть рюмочку водочки». Совершенно такие грубые мужики с удовольствием используют эти слова. И это, конечно, не показатель количества, тут уменьшительностью не пахнет. Водочки может быть много и даже должно быть много, но фактически эти суффиксы являются таким специальным показателем, не прикрепленным к этому слову, а маркирующим такую домашнюю обстановку. Это своего рода одомашнивание ситуации. Мы становимся своими. И я вспоминаю, тоже в книге цитировал, эпизод, когда я после двухлетнего преподавания во Франции сел в самолет российской авиакомпании «Аэрофлот», и первые слова, которые сказала мне стюардесса: «Чайку не хотите ли?» И вот по этому «чайку» я понял, что я уже дома, не потому что по-русски сказано, а потому что «чайку» все - таки это наше. Конечно, это свойство низшей культуры, и в этом смысле высокообразованные люди, они гораздо холоднее. Низовая культура всегда теплее, всегда контактнее, чем культура образованных людей высших слоев. Здесь большая дистанция и общение холоднее, но все равно - это не повод издеваться над той культурой, в которой мы, собственно, все живем и все это слышим. Я думаю, что любой образованный человек, прислушавшись к себе вспомнит ситуацию, когда он употребляет эти уменьшительные словечки.
Еще один тип скандалов, пожалуй, самый бурный - это скандалы политические, но связанные с языком. В истории постсоветской их было уже довольно много, причем у России были скандалы последовательно почти со всеми новыми государствами, связанными, прежде всего, с названиями столиц и стран. И заканчивались они по-разному. Я напомню несколько из них. Например, одним из первых возник скандал с написанием столицы Эстонии, города Таллина, который традиционно по-русски писался с одной «н», но по просьбе эстонских коллег, в тот момент вполне в нормальных отношениях еще по-моему до распада или сразу после распада Советского союза происходило еще... по-моему после... И по просьбе эстонских товарищей было принято перейти на двойное написание «н». Ну сама мотивация довольно нелепа: потому что так пишется латиницей. Но вот это было политическое решение. Позднее Черномырдин, будучи премьер-министром, подписал все-таки решение продолжать писать «Таллин» с одной «н», но в результате первого перехода возникла путаница. И сегодня, если вы откроете интернет, то там какое-то соотношение будет, скорее в пользу Таллина с одной «н», то Таллин с двумя «н» встречается тоже часто. Почему и как надо писать? Здесь опять же возникает вопрос. Должны ли мы учитывать пожелания наших иностранных коллег, не зависимо от отношений в тот момент, и менять что-то в русском языке? Аргумент такой лингвистический и культурный состоит в том, что — нет, не должны. Приводятся тут же примеры, скажем, почему мы пишем «Париж» и французы ведут себя деликатно, т. е. не требуют, чтобы мы начали писать так как они «Пари». Или Рим итальянцы же не требуют, чтобы мы писали «Рома». Почему эстонцы должны требовать от нас, а мы должны идти навстречу им и писать «Таллин» так, как пишется на латинице. Какая разница, мы привыкли к такому написанию, то есть разумный ответ состоит в том, что это не политический вопрос. Никто не хочет принизить город Таллин, но нам комфортнее писать с одним «н», потому что мы к этому привыкли.
Вообще, слово «привычка» кажется таким мелким, но, на самом деле, привычка языковая — вещь чрезвычайно важная. Именно на привычке, на нашем языковом опыте основана наша языковая интуиция. Что нам кажется ошибкой? Что не соответствует языковой интуиции, т. е. то, к чему мы не привыкли. Но с Таллином вроде бы все закончилось благополучно для нашей привычки, но не совсем. Это имело некоторые последствия и до сих пор имеет. Проблема перенеслась из области русского языка в России в область русского языка в Эстонии. Сегодня некоторые средства массовой информации Эстонии, ну вот одно, по крайней мере, я знаю. Это самый, может быть, известный информационный портал «Delfi”, который существует в разных странах, но речь идет об эстонском - получил предупреждение некоего комиссара правительства Эстонии за то, что написал «Таллин» с одним «н». А, как и в нашей стране, несколько замечаний такого рода ведут к закрытию канала. Соответственно, хотя русский не является государственным в Эстонии, существует специальный комиссар, который следит за написанием слов на русском языке. Ну понятно, что не всех слов. Там есть ряд слов, за которыми специально следят. Это вот название столицы, название некоторых государственных органов, которые тоже предписано писать по-эстонски, а не «Парламент», не «Дума», ни как-то иначе. Вот это интересно, что тем самым возникает некоторое разбегание русских языков. Иначе говоря, вот в каких-то точках оказывается, что русский язык в Эстонии должен отличаться от русского языка в России. В не очень значительном количестве пунктов, но тем не менее это возникает. Происходит, действительно, на постсоветском пространстве определенное разбегание русских языков. И появление, может быть, еще не появление, но некоторый намек на возможность появления вариантов русского языка, к чему мы не очень привыкли, причем вариантов внутри отдельных стран.
Другой пример- это спор по поводу названий стран, самый известный, наверное, - Беларусь вместо Белоруссии и Молдова вместо Молдавии. Здесь все-таки было принято перейти на новое написание, и возник довольно странный парадокс. И Киргизия — Кыргызстан, скажем, вместо Киргизии — более привычно. Заметьте, здесь речь не идет о переименованиях. Потому что, если, скажем, город Фрунзе переименован в Бишкек, то понятно, что и по-русски его надо называть Бишкек. Нет вопросов. А здесь речь идет не о переименовании, а о таких небольших изменениях в орфографии в связи с некоторыми изменениями политическими. Пойдя навстречу этим странам, мы попали, на самом деле, в странную ситуацию. Мы, скажем, говорим о республике Беларусь, но в этой республике Беларусь живут, если мы пишем по-русски, живут белорусы и говорят они по-белорусски. Точно так же в стране Молдова живут молдаване и пишут по-молдавски. То есть изменения названия страны не привело у нас к изменению названий языка и национальности или гражданства. То есть здесь есть некоторые ловушки, которые стоят за этим переходом, в частности, если говорить о Киргизии, то опять же, перейдя на Кыргызстан, мы по-прежнему пишем «киргизы» и «киргизский язык», хотя в самой Киргизии, в Кыргызстане, пишут уже «кыргызы». Это вот довольно любопытная вещь- насколько опять же мы должны идти за русским языком в Киргизии или не должны, а должны следовать своей привычке.
Последний скандал- самый острый- его нельзя не упомянуть, касается уже не названия, а странным образом предлога. Это «на Украине» или «в Украине». И вот здесь любопытно то изменение, которое произошло буквально последние полтора года. Вообще говоря, в русском языке, если мы возьмем тексты за несколько веков, то встречались оба предлога. Но в конце XX века более или менее устоялось использование предлога «на» - «На Украине». Отчасти понятно, чем это вызвано. И вообще можно говорить об исключениях, в частности исключение состоит в том, что о странах мы говорим « в», но вот исключение Украины связано отчасти с этимологией, поскольку это восходит к слову «окраина» и отчасти к тому, что, действительно, исключение всегда касается близких и важных объектов. В частности, например, «на Кавказе», хотя про горы мы обычно говорим «в», но самые важные для нас горы тоже связаны с исключением.
Есть ли в этом политический элемент какого-то неуважения к Украине? Конечно же нет. Это опять же вопрос привычки. Но поскольку на Украине или в Украине стали переосмыслять в том числе историю и этимологию, и появилась историческая теория о предках современных украинцев - украх- было такое славянское племя, но к названию Украина она не имеет отношения, это вроде бы уже хорошо показано историками — то попросили или решили убрать предлог «на» и писать «в Украине», вот стандартно, не связывая себя никак с окраиной. И в украинском варианте русского языка утвердился предлог «в».
Что происходило в России? Еще, скажем, два или три года назад первыми, кто подхватил предлог «в» были российские политики, не зависимо от их идеологии. Поскольку политики говорят и во вне, говорят и с украинскими коллегами, то политики стали использовать предлог «в». В отличии от журналистов, интеллигенции и ученых, в частности, рекомендации есть института русского языка, Академического, рекомендации сайта «Грамота.ру»- все рекомендовали предлог «на». Но в связи с украинскими событиями последнего года произошло чрезвычайно любопытное перераспределение: те политики, которые говорили «в Украине», сегодня говорят «на». И распределение оказалось политическим. И конфликт, который сегодня возникает при обсуждении предлога, он оказывается связан с политическим, с идеологией, с политической ориентацией говорящего. Сегодня, если мы посмотрим на средства массовой информации, то очень четкое разделение: те, кто разделяет государственную политику России и политику Путина говорят «на Украине», а те, кто критикуют и поддерживают Украину в ее стремлении к объединению в том числе и к объединению с Западом, говорят «в Украине», то есть дублируют то, как говорят в или на Украине. Вот это очень интересно, что в результате дискуссия о предлоге вылилась в абсолютно политическую дискуссию. Более того, сразу с помощью предлога сразу маркируют политические ценности.
Другое дело, что в этой дискуссии участвуют ограниченное количество людей, а большинству носителей русского языка совершенно все равно, как решается этот конфликт. Они просто привыкли к предлогу «на» и не вносят туда вот этой политической составляющей.
Ну вот я перечислил некоторое количество типов конфликтов: от конфликта , касающегося грамотности, касающегося социального или культурного расслоения общества и конфликтов политических. Вот если мы посмотрим на пространство, прежде всего, интернета, хотя в обычных СМИ это тоже как-то так или иначе освещается, то мы увидим , как остро мы сегодня воспринимаем язык, и как остро мы воспринимаем в языке чужого, но чужого в каком смысле, чужого, тоже говорящего по-русски, принадлежащего к нашей общей русской культуре, живущего в нашей стране, но говорящего чуть-чуть иначе, чем мы.
Ну вот, может быть, на этом я завершу и, может быть, эту тему мы обсудим, если она интересна. Есть ли у вас какие-то пристрастия в языке, ненавидите ли вы кого-то за какие-то другие слова или произношение. И вообще с удовольствием обсужу любые вопросы, касающиеся русского языка.
Добрый день! Спасибо за интересный доклад. Но, собственно, не доклад, а изложение своей позиции. Буквально одна ремарка, может быть, по поводу того, что языки в союзных республиках, русские, отличались и раньше. Скажем, на Украине говорили «позычь», при этом говоря по-русски «мне», а не «мене», что более естественно. Вот в русском в России такого не было. Ну, может, в казачьих-то регионах — Кубань, Ставрополье, где генезис населения украинский присутствует, то там и более органично смотрелось. В других местах - нет. Суть вопроса моего следующая: есть множество субкультур, которые претендуют в России на формирование языка. Кто-то более латентно, кто-то более открыто. Из тех, кто формулирует более-менее внятно свои претензии- самая крупная -это религиозная корпорация РПЦ МП. Так вот, существует много способов и много вариантов, но у них мотивация очень понятна и проста: нужно приблизить богослужебный язык к разговорному. При том, что в девяностые годы один из иерархов назвал современный русский язык языком рекетиров и проституток. Это Иоан Петербургский (Снычев). Так вот, как вы видите себе возможность — сейчас эти дискуссии не очень как бы актуальны, но периодически что-то вбрасывается в связи с богослужебным языком. Я периодически вижу эти попытки. Как вы видите себе вот эту ситуацию? Как может влиять субкультура на формирование языка? Сейчас такой мейнстрим: давайте введем в государственных школах систему изучения церковно-славянского языка. Ну понятно, она связана исключительно с такими миссионерскими задачами, но все упирается на государство. Ну чего же проще. Я просто другой пример приведу: буквально несколько лет назад один из иерархов сказал: «Давайте запретим новогоднюю иллюминацию. За неделю только будем включать. В Москве такое было требование, потому что это смущает, это западное, это не наше. Так вот, что можно ожидать именно от этой субкультуры, религиозной субкультуры, как она себя поведет. У меня есть свой ответ, но мне интересно услышать ваш. Спасибо.
Я только, прежде чем ответить на вопрос, прокомментирую то, что вы сказали до вопроса. Конечно, отличия русского языка были и до распада Советского Союза, и они есть и внутри сегодняшней России. Это все так, но отношение к этим изменениям, к этим отличиям, их статус отличались от сегодняшнего. Дело в том, что если мы рассматриваем существование русского языка в Советском Союзе, то русский язык по факту был — он даже не был формально государственным, не было принято просто соответствующего закона, - но формально он был самым престижным языком страны. И, соответственно, если, скажем, на территории Латвии, где сейчас тоже ведутся вот такие бои, русский язык был престижнее, то есть, если человек собирался делать карьеру, или даже давайте возьмем не Прибалтику со сложным отношением к России, но возьмем Украину. Если человек собирался делать карьеру, то он, безусловно, говорил по-русски, учился по-русски. Большинство училось в русских школах и так далее. То, что вы упомянули «позычь»- глагол, то это, вообще говоря , не русский язык. Это особое явление, которое называется «суржиком»- характерное для Украины. В Белоруссии есть аналог- «трасянка». Это такие смешанные языки. А все-таки никто бы не стал говорить, что по-русски надо говорить «позычь»- это отклонение было, но оно не было, как говорят лингвисты, кодифицировано, это не считалось литературным языком, и это очень важно. Сегодня эти отклонения претендуют на то, что по-русски так и надо. Что по-русски Таллин надо писать с двумя «н», что предлог по-русски надо использовать именно этот. То есть меняется статус отличия. Это очень важно, потому что сегодня русский язык во всех этих странах перестал быть самым престижным. Либо он борется с государственным языком, либо он уже ниже государственного языка и тем самым он перестал быть субъектом влияния, а стал объектом — на него влияют. Появились словечки специфические и так далее.
Что касается вопроса, то я едва ли являюсь таким компетентным «отвечателем» на этот вопрос, потому что мне кажется, что влияние субкультуры церковной, в том числе православной, на язык общий, не свой язык — минимально. Я вообще не вижу, честно говоря, такого влияния. У этой субкультуры, назовем ее так, есть свои языковые приметы, свои языковые отличия. В частности, скажем, написание некоторых слов. Отличается произношение, ударение. Как правильно говорить по-русски: патриАрхия или патриархИя? Вот, оказывается, что литературная норма расходится с той, нормой внутрицерковной, и в этом ничего страшного нет. Это как бы жаргон некоторый. Его странно называть профессиональным, но это такой конфессиональный жаргон. И такие жаргоны должны быть и могут быть. Тут нет никаких вопросов.
Что касается вашей фразы, может быть оброненной вскользь о том, что современная православная церковь стремится приблизить язык богослужений к разговорному современному языку, то это не совсем так, насколько я знаю. Более того, внутри церкви ведутся активные дискуссии по этому поводу, и есть, скорее, реформаторы, которые переводят, в частности, на русский язык служебные книги, на современный язык, и есть, скорее, официальная позиция, которая этому препятствует. Так что там очень сложная система , и я не являюсь, опять же, специалистом и не готов это комментировать, но тоже все не так просто. Бывали периоды в России, когда влияние вот этого церковного языка, назовем его так условно, на общий язык, на русский язык оказывалось и было даже достаточно сильным. Как ни странно это или парадоксально даже это прозвучит- это послереволюционный период, то есть период после революции, казалось бы, церковь сброшена со своего пьедестала, большевики являются атеистами, но тем не менее именно в этот период в русский язык, в общий язык, хлынуло огромное количество церковнославянизмов из церковного языка. Отчасти это связано со стратегиями большевиков, пытающихся менять язык. И замечательно это отражено, кстати, в прозе Платонова, который вот эти явления передает, пропуская через себя. Но это, все-таки, не созидательное влияние, потому что церковь к тому времени сознательно влиять уже ни на что не могла. Ну вот, если я ответил на ваш вопрос...
Меня Лена зовут, здравствуйте! Меня немного смущает ваше такое лояльное отношение к привычке и связывание ее с интуицией языковой по двум причинам. Во-первых, по причине некоторого количества реформ, свойственных для любого языка, и в любом случае привычка - дело наживное в этом смысле. Потому что когда-то было привычнее и «еръ» писать, а сейчас не привычно и так далее. Ну просто вот потому, что язык часто, в связи с политической системой, реформировался. Ну и то, что было непривычно одному поколению, становилось привычным другому. И второй момент, второй аргумент против такого вот доброго отношения к привычке, мой лично в том заключается, что для большой части русскоязычных людей, наверное, все-таки привычнее говорить «звОнит» вместо «звонИт» и путать верное употребление «одеть» и «надеть». Но для меня это не является побуждением говорить так же вот неверно. Однако, тоже привычка, как скажут многие люди. Пожалуйста, проаргументируйте свое такое доброе отношение к привычке.
Ну во-первых, я очень боюсь словосочетания «реформы языка». Мне кажется, что реформ языка, как таковых, не существует, а существуют реформы орфографии и пунктуации, и графики — самая сильная реформа. Все-таки сознательных реформ языковых.., наверное можно запретить склонять каким-то образом и расстреливать за это людей, если он склоняет неправильно. Но все-таки такого в истории человечества я не знаю. А вот орфографию, пунктуацию и графику меняли. Если мы возьмем последнюю реформу, то есть реформу семнадцатого-восемнадцатого годов, то мы увидим, что она принесла очень много пользы. Она была проведена большевиками, но готовилась задолго до, в начале века была создана комиссия орфографическая, ее формально возглавил Великий князь, и все было подготовлено, но провести не могли, боялись, потому что реформа- болезненная вещь. Причем, если говорить о болезненности и о вреде, которые приносит реформа, собственно, она состоит в нарушении привычки. И страдает больше всего от такого рода реформ образованный класс, интеллигенция, потому что в одно мгновение грамотные люди становятся такими же неграмотными, как и остальные. А польза- это делалось ради неграмотных людей, ради детей. И в частности польза от реформы, проведенной большевиками, была тоже огромной и состояла в том, что им удалось гораздо легче провести так называемый ликбез, ликвидацию безграмотности в низших слоях населения. Поэтому вот эти реформы и все остальные реформы, которые проводились в последнее время в других языках — в Германии была небольшая реформа, но была- они показывают, что против всегда выступают журналисты, писатели. Ну как Цветаева страдала от того, что стих ее «Имя твое пять букв» стало казусом, конфузом, потому что у Блока осталось четыре буквы, и посвящение вышло нелепым. И Цветаева, и Бунин запрещали издавать- пока Цветаева жила не в России- запрещали издавать свои книжки в новой орфографии. Это привычка. Они привыкли к старой. Новое же лучше? Лучше, но к ней надо было привыкнуть. Ее ненавидели интеллигенция, образованные люди. Зато она помогла — реформа- обучить грамоте неинтеллигентных, необразованных людей и освободила гимназистов от необходимости заучивать стихи: «Белый, бледный, бедный бес убежал с обидой в лес», то есть стихи, где надо было запомнить слова с «ять», с «ятем». Так что, конечно, привычка очень важна, более того, вы привели пример с глаголом «звонИт» и сказали, что вот «те люди» - это как раз классовый подход. Те люди говорят с ударением на первом слоге, ну и говорят, они привыкли к этому, а вы не привыкли, поэтому вы так и не говорите. Но это еще специальные слова, их немного, слова, с помощью которых мы умеем устанавливать социальную иерархию. Человек, который говорит «звонИт», он выше того человека, который говорит «звОнит», человек, который не путает- хотя таких уже не осталось- «одевать» и «надевать», он выше того, который путает, и человек, который говорит «черный кофе» выше того, который говорит «черное». Это язык как инструмент установления социальной иерархии. Это перестало работать в нашем обществе в девяностые годы, потому что иерархия устанавливалась другими путями, но это так и есть, и вы, конечно, привыкли говорить «звонИт» и вам нет смысла переходить на другое. И это предмет даже вашей гордости, ну и моей, естественно. Но люди, которые с детства говорят иначе, привыкли к другому ударению. Я вот как раз там, читая лекцию, цитировал знаменитого лингвиста-кодификатора, который рассказал вот такую историю из советского фильма, на что ориентируется человек, используя некоторые нормы или наоборот ненормы. Отрывок из советского фильма, где академик ругает свою домработницу и говорит ей: «Настька, я же тебя учу- надо говорить «класть», а ты говоришь «ложить». Она говорит: «Да знаю я, что надо говорить «класть», но мне жить с теми людьми, которые ложут». И она выбирает это сознательно, зная, что можно и так и сяк. Поэтому это ориентация на то, среди кого ты живешь, на неписанные нормы. У нас, у тех, кто использует литературный язык, стандарт, есть писанные нормы- словарь открыл и увидел, что там ударение стоит на «звонИт». А есть и не писанные нормы, которые так же важны для определенных сообществ, для определенных групп людей, и в этом смысле привычка- это очень важная вещь.
Гораздо более мелкие реформы предлагались совсем недавно, в начале двухтысячных . Вот предлагалось писать «парашют» и «брошюра» с буквой «у», потому что это системность: всего три слова в русском языке, где буква «ю» встречается после шипящих -это «брошюра», «парашют» и «жюри», но в «жЮри» уже- вот я произношу так- «жЮри» уже смягчается и сам звук согласный. Вот я говорю «жЮри», хотя могу сказать «жУри», но тем не менее «жЮри» появляется как нормативное произношение...
Кожура
Кожура? А вы говорите «кожЮра»? Нет, заметьте, еще раз послушайте, как я говорю: мы говорим «парашУт», «кожУра», «брошУра». Я не говорю «парашЮт» - это вызывает улыбку, а слово «жюри» я могу произнести, и это не вызовет у вас улыбку - «жЮри» - это допустимо вполне. Так вот, лингвисты предложили писать «парашУт» и «брошУра» в связи с системным таким правилом писать с буквой «у». Казалось бы, какая разница? Если вы сядете сейчас и тысячу раз напишете «парашУт», то вы привыкните так писать, и проблем не будет. Но вопрос: зачем? Потому что, вообще говоря, в исключениях есть прелесть. И образованный человек выше того, кто пишет «парашют» с «у», потому что он знает правила, что «парашют» и «брошюру» нужно писать с «ю». Поэтому образованные люди всегда против реформ., языковых, я имею в виду, но и против остальных тоже, но это важно. И, конечно, привычка, прежде всего. Но в данном случае культурная привычка- она еще важнее, потому что культурная привычка воспринимается уже не как привычка- я словом «привычка» считаю эту вещь, это понятие, на самом деле это воспринимается как некая культурная ценность, хранителем которой я, культурный человек, являюсь.
Я приветствую вас здесь, в Воронеже от имени старейшего российского филологического журнала «Филологические записки». И наш журнал, вот еще сто пятьдесят лет назад, переводил оксфордские лекции Макса Мюллера, как раз редактор его переводил, впервые они в Воронеже вышли. И эти лекции посвящены были как раз вот теме, заявленной вам с самого начала: болезни языка и в связи с болезнью языка болезни сознания. Вот мне бы хотелось у вас спросить, задать вам такой вопрос. Как вы думаете, наверное можно так сказать, что болезнь языка связана с болезнью сознания как-то. И есть ли возможность у языка исправлять как-то ситуацию. Вот я вспоминаю вашу предыдущую лекцию, вы говорили о том, что в русской активной речи слова «столкновение» и «противоречие» было заменено одним словом «конфликт» для удобства. Ну это, на самом деле, примерно схожие слова, но несколько иное значение имеют. Но мы сейчас наблюдаем вот эту конфликтность в обществе и она, наверняка, связана с какими-то там проявлениями в сознании. Вот как вы думаете, есть ли возможность у языка какую-то терапию проводить и как это можно, чтобы находить в языке возможности для исправления ситуации такой?
Я хочу сразу откреститься от слов «болезнь языка», потому что я слова «болезнь языка» никогда не произношу- словосочетание в таком виде- разве что для создания некой дискуссионной ситуации. И пример с «конфликтом» тоже не мой. Что-то вы здесь перепутали. Но не важно. Пример с конфликтом не так важен, а вот про болезнь- это важно, потому что я вообще очень не люблю в сочетании с языком слова вот такого негативного типа как болезнь, деградация, порча и гибель. Я как раз пытаюсь, правда безуспешно, тут я признаю свое бессилие, показать, что это все естественные процессы. И то, что большинство людей воспринимает как порчу языка, является во многом его обогащением, в частности для русского языка в интернете я пытался написать целую книгу, чтобы обосновать эту простую идею. Но, действительно, многие лингвисты, говорят о болезнях языка- и это идеи очень старые, в частности в начале двадцатого века было отдельное течение, которое называлось «Общей семантикой». Его возглавлял такой Альфред Кожибский и он считал, что именно в языке заложена причина многочисленных социальных конфликтов, личных конфликтов, заложены многие болезни. И у него была идея, что можно вылечить и человека, и общество, изменив язык. Ну, в частности, он там предлагал бороться с расизмом и антисемитизмом, убрав из языка слово «негр» и слово «еврей», потому что они обобщают и создают основу для антитенденции. А если мы будем говорить не «евреи» вообще, а говорить «еврей один», «еврей два», «еврей три» или «негр один», «негр два», то мы снимаем вот это обобщение и антисемитизм и расизм уйдут из нашей жизни. Надо сказать, что его не очень воспринимали всерьез его современники, хотя во многом его идеи, я уже не знаю, стали основой или так случайно получилось, но стали основой для современных тенденций, из которых я бы выделил одну главную тенденцию, такую объединяющую тенденцию под названием политкорректность. Собственно, политкорректность основана именно на тех принципах, которые говорил Кожибский и которые вы сейчас упомянули. Что это значит? Есть люди или есть специалисты, которые ищут в языке разного рода приметы несправедливости, ну, в частности, несправедливости гендерной, несправедливости расистской национальной и некоторых, может быть, более мелких несправедливостей и предлагают методы их устранения. Но самым мощным, наверное, является вот эта гендерная или феминистическая составляющая, которая довольно сильно влияет, прежде всего, на германские языки: английский, немецкий. Примеры, я думаю, что известны, но я просто повторю какие-то простые примеры. Нейтрализация по полу происходит во всех языках, практически, следующим образом: если нам не известен или не важен пол человека, о котором мы говорим, то мы выбираем слово мужского рода, если в данном языке есть различия по роду, или слово, связанное с мужским полом. Например, мы говорим: «Кто-то стучится в дверь. Он, наверное, хочет войти.» Мы не знаем, женщина стучится или мужчина, мы говорим «он» все равно. Мы говорим «полицейский», хотя это может быть женщина. Ну, в частности, в английском есть слово «policeman”, и не было других слов. Но вот в результате под давлением политкорректности эта система стала меняться. Политкорректность потребовала симметричности в этих отношениях. И, скажем, в английском возникло слово «policewoman” или «polisperson” как нейтрализация этого. В немецком, скажем, стали требовать писать не «studenten”, про группу студентов разного пола, а обязали писать «studentun”, «studentennen” нашего университета. Потом придумали еще замечательное слово писать «studentinnen» и в середине слова возникла прописная «и» - «studentinnen”- и это суффикс специальный, нейтрализующей, потому что эта группа студентов, скорее, женского пола. Ну и так далее, в общем, возникало много разных приемов. В английском, скажем, вместо «hi”, вместо «он»- в местоимении- стали писать «hi or she” или стали писать «she”, то есть слово «she” женского рода, но разделенное специально на нейтральное. Или стали вообще писать не «she” и не «hi”, а «they”, то есть словом множественного числа. Вот эта попытка исправить «болезнь языка». Ну все языки изначально патриархальные, ориентированные на мужчин. Ну вот, как к этому относиться? Не знаю. Кто-то не любит, кто-то любит, считает, что так и должно быть. Но вот я вспомню замечательный иронический словарь политкорректности, ну то есть он «Словарь политкорректности», но написан с большой иронией, и там вот есть все эти слова английские, но замечательно посвящение. Он посвящается некой даме из Нью-Йорка по фамилии Кауфман, которая, победив в суде, завоевала право называться Кауфвумен, то есть поменяла фамилию. Ну можно смеяться, как многие смеются, над политкорректностью, можно уважать за то, что хорошего она сделана, но вот это факт: очищение языка от несправедливости сегодня довольно популярно, прежде всего, в германских языках. Русского языка это почти не коснулось, хотя несколько примеров я могу привести. Вот пример уже такой национальной политкорректности и появления некой конструкции, которая сегодня достаточно активно используется. Это конструкция «лицо такой-то национальности» Что это за конструкция? Если вы обращали внимание на ее использование, то она появляется в то время, когда к данной национальности относятся не очень хорошо. Ну, в частности, возникла эта конструкция в Советском Союзе, в период борьбы за право эмиграции у части евреев. Причем, слово «еврей» в Советском Союзе уже казалось немножко таким нехорошим, немножко неприличным. И, чтобы быть политкорректным, стали говорить «лицо еврейской национальности» Уже в постсоветскую эпоху появилась еще более комическая вещь «лицо кавказской национальности», при том, что такой национальности в принципе не существует. Но это такое обобщение. Понятно, что у жителей Кавказа есть определенные общие черты внешние, ну и появилось вот такое «лицо кавказской национальности». В период, скажем, войны с Грузией появилось «лицо грузинской национальности» в официальной прессе. Но вот замечу, что я ни разу не встречал «лица американской национальности», вот как-то этого не происходит.
На Кавказе есть уже «лицо славянской национальности»
«Лицо славянской национальности» встречается, как правило, в описании преступных группировок.
У нас тоже про лицо кавказской национальности- это тоже в основном протокол.
Согласен, да. Так что вот это элементы политкорректности, когда некое слово чуть-чуть табуируется, вот чуть-чуть почему-то в этот момент называть существительным не очень правильно, и возникает вот эта такая скрывающая конструкция с прилагательным, иногда скрывающая сильно, потому что просто нет такой национальности, но вот элементы политкорректности в нашем языке. В последнее время, совсем недавно, где-то полгода назад, возникла тоже любопытная тенденция, связанная с сексуальной ориентацией, потому что возникла дискуссия, и некоторые СМИ перешли на это, что неправильными являются слова «гомосексуалисты» и «гомосексуализм», потому что должно быть «гомосексуалы» и «гомосексуальность». Да, не «гомосексуализм», а «гомосексуальность». Но это объяснялось тоже: потому что это болезнь, а это не болезнь, соответственно, должно быть параллельно как «гетеросексуал» и «гетеросексуальность». Вот пример тоже политкорректности в этом месте. Вот примеры из русского языка, немногочисленные, но тем не менее существовующие.
Добрый день! Наталья. Максим Анисимович, вопрос такой: как вы относитесь, как относятся профессионалы к бесконечному «параду» англицизмов в нашей речи, как в письменной, так и в устной: «локация», «дедлайн», «мейнстрим» вот прозвучавший сегодня, «зачикиниться», то есть это мы слышим уже не только, просматривая РБК или какие-то сайты, но это уже проникает в СМИ в обычные материалы.
Да, конечно. Я вас опять разочарую, наверное. Я отношусь нейтрально. Вот почему. Потому что, вообще, моя позиция - это, прежде всего, позиция наблюдателя, а не позиция учителя жизни или оценщика. Мне сам факт интересен. Сегодня это происходит не только в русском языке, это происходит во многих языках мира. Собственно, не для кого не секрет, что сегодня все языки, большие языки, ощущают давление английского языка. Связано это с положением английского языка в мире, с тем, что фактически это международный язык и с тем, что не очень определенно называют глобализацией, то есть влиянием, прежде всего, американской культуры и английского языка. Как к этому можно относиться? Это неизбежная вещь. И разные языки по-разному на это реагируют. Есть, собственно, два типа влияния английского языка на другие языки. Первое-это проникновение в другие языки через заимствования- вот то, что происходит сейчас у нас в языке. И мне кажется, что это своего рода такая прививка языку, потому что, если я вас сейчас попрошу переформулировать произнесенные вами слова, то некоторые вы сумеете переформулировать, а некоторые не сумеете. Или вам придется долго описывать, что же такое вы сказали. Слово «дедлайн» надо будет заменить на два слова, по-видимому — какой-то окончательный срок или в этом роде. Слово «зачикиниться» я не знаю, как быстро заменить русскими словами, и так далее.
Зарегистрироваться, отметиться....
Кажется, «зачикиниться» - шире, но не важно. Важно то, что иногда есть реальная потребность в замене слова другим. Ну вот смотрите. Вот в компьютерной жизни мы заменяем там, в соцсетях, у нас есть друзья в жизни, а там «френды». Или «лайки» и прочее. Хорошо, что мы заимствовали эти слова или нет? Или «блог». Ведь могли бы говорить «дневник», а мы говорим «блог». Это плохо или хорошо? Но ведь на самом деле — это новые явления. И, конечно, сетевой дневник, он сильно отличается от понятия дневника, к которому мы привыкли. Или друг в социальной сети - это совсем не друг в жизни. И в этом смысле нам проще, потому что мы заимствовали другое слово и мы их различаем: друга настоящего и друга сетевого.
Так что я не думаю, что это плохо, даже если у нас есть свои средства. Другое дело- как язык справляется с этим потоком заимствований, как он их осваивает. Русский язык, вообще говоря, осваивает довольно хорошо.
Если мы посмотрим на количество заимствований в другие эпохи, увидим, что их огромное количество. Возьмите названия профессий. Возьмите, скажем, названия различной еды. Вот просто, что стоит у нас на столе? Ну вот у меня чай. Заимствованное слово? Да. Лимон в чае - заимствованное слово? Да. Помидоры- заимствованное слово? Да. Огурцы- заимствованное слово? Да. Колбаса- заимствованное? Да. Хлеб- дальше идти некуда- заимствованное. Я про суп не говорю. Нам плохо от этого живется, оттого, что мы знаем это? Мы не знаем. Ну лингвисты знают, но не лингвисты не задумываются над этим. Поэтому, конечно, это тяжелый период. Конечно, обидно, что мы заимствуем, а они у нас не заимствуют. Последнее слово, заимствованное из русского языка, которое я знаю — это слово во французском словаре «Ларусс». Это слово «le malossol”. Вот вышло в «Ларусс» это название малосольных огурчиков. Но обидно, что они от нас заимствовали за десятилетия одно слово «le molossol”, а мы заимствовали десятки английских слов. Но это проблема не языка. Это проблема культуры цивилизации, нашей творческой силы. Давайте придумывать больше, и тогда, может быть, будут заимствовать и у нас.
Гораздо более неприятным влиянием, воздействием английского языка на другие языки, мне кажется следующее: не когда английски проникает как заимствование, а когда английский вытесняет родной язык в определенных сферах. Это происходит, скажем, в Скандинавских государствах, где бизнесмены между собой, где ученые уже говорят по-английски, а не на своем языке. У нас этого почти нет. Единственно, что в естественных науках некоторые математики, физики уже пишут статьи по-английски, просто для того, чтобы увеличить количество своих читателей. Это гораздо более опасная вещь, потому что, если это происходит, то эта зона становится мертвой для русского языка, в ней не развивается терминология. И, скажем, если через десять лет мы захотим говорить по-русски об этом, у нас уже не будет возможности, потому что не будет слов. Но вот здесь все-таки влияние английского языка на русский мне кажется ничтожным. Не считая научных дискуссий, на каком языке писать статьи, мы все-таки везде используем русский язык, а если вы посмотрите на вроде бы вполне благополучные языки, вот скандинавские, там фактически английский язык из некоторых областей вытеснил родной язык. Вот, что я думаю по этому поводу.
Максим Анисимович, вы меня очень заинтересовали тем, что слово «хлеб» вы назвали заимствованным, но до ненавидимой Буниным и Цветаевой реформы русского языка оно писалось с «ять», потому что «ять» встречается в славянских словах...
Есть гипотеза... Я сразу просто отвечу. Если вы еще что-то хотите сказать, скажите. Это, по-моему, из верхненемецкого, то есть это заимствование настолько древнее, но откройте Фасмера и прочтите.
Спасибо. А вот вопрос по поводу того, как приходят новые слова и вытесняют. Вернее, у нас нет многих отраслей, в которых складывалась бы самостоятельная терминология и, соответственно, англицизмы, латинизмы и так далее. Но так происходит, собственно, что все замечают издревле об оскудении русского языка, уходе многих слов, не только даже в связи с уходом каких-то там понятий типа «ямщика», «кушака» и прочих..., пытаются привести пример школьника, который воспринимает стихи Пушкина. И некоторые авторы, тот же Солженицын хотели искусственно с этим бороться, составлять словари и применять в прозе совершенно зубодробительные, нелепо смотрящиеся слова. Сейчас можно поэта средней руки определить по частоте у него использования слова «всклень» и «по-над». Как-то в повседневной жизни больше без них обходятся, а они, может быть, из какого-то благого побуждения, они пытаются максимально затронуть огромный корпус языка, который не является нашим повседневным, то есть в итоге вот это именно уменьшение изначально славянской основы... Русский наиболее далеко уходит из славянских языков от изначального. Может быть, чешский, я не знаю...
Ну, чешский больше, конечно. В чешском немецких заимствований огромное количество.
И с этим, видимо, нельзя бороться или, может быть, какой-то прорыв или возвращение в новую осознанность корней. Что вы думаете?
Спасибо. Ну, я сразу хочу сказать, что я не согласен с идеей оскудения русского языка. Есть конечно слова, которые уходят из нашего языка. Некоторых нам жаль, но, с другой стороны, слово «ямщик» должно было уйти из русского языка, потому что ямщиков не осталось. Но можно было бы водителей такси назвать ямщиками, но не случилось. Конечно, уходят целые пласты культурные, бытовые пласты, но вот я иногда провожу эксперимент. Могу и в этой аудитории его тоже провести. Только не задумывайтесь, а сразу, сразу реагируйте. Мы все сейчас пользуемся и работаем на компьютере. А до компьютера, как назывался инструмент на котором мы (показывает руками: печатать).
ЭВМ, печатная машинка...
Нет, ЭВМ, ладно... Я имел в виду как раз то, что произнесли. Заметьте, что произнесли название «печатная машинка». Но она называлась не «печатная машинка». Она называлась «пишущая машинка». То есть этот предмет ушел из нашей жизни в середине девяностых. За пятнадцать лет практически все, я понимаю еще юное поколение, но и все взрослые тоже реагируют другим названием.
Вот это замечательно, как быстро забывается слово, но здесь, понятно, что еще влияет идея печатания - поэтому навязывается слово «печатная». Вот, ушел предмет, который сыграл а интеллектуальном развитии в XX веке огромную роль. Но, тем не менее его сразу забыли. Поэтому, уход слов, конечно, печальная вещь - это уход культурных слоев, но он неизбежен. При этом не происходит оскудения языка, потому что по количеству слов современный русский, включая все заимствования, он, конечно, не менее богат, а, думаю, что более богат, чем русский язык какого-нибудь там XIII века. И это легко посчитать просто по словарям, которые составляются и для тех текстов и для современных. Так что это иллюзия, что происходит оскудение. Просто некоторые слова уходят, некоторые слова приходят. Причем сейчас, я думаю, приходит гораздо больше слов, чем уходит. Но можно ли с этим бороться, с приходом иностранных слов? Можно. И в некоторых странах это делают успешно. Это, кстати, еще и в ответ на ваш вопрос (обращается к одному из зрителей). Потому что есть страны, где политика более жесткая, чем у нас. Обычно приводят в пример Францию, но, скажем, в Европе самая жесткая политика в Исландии. Исландцы блокируют фактически все заимствования и придумывают специально слова с исландскими корнями. Но, Исландия — маленькая страна и законопослушная страна. В этом смысле она в обоих пунктах отличается от нас с вами. Поэтому трудно представить сейчас орган, который будет придумывать- Академию наук или что-то, который будет придумывать правильные слова вместо заимствований, и главное, что мы будем слушаться Академию наук, находящуюся, в общем, в незавидном положении сегодня, и произносить те слова, которые нам будут рекомендовать.
Во Франции это работает, но не на сто процентов. То есть там есть орган, там есть некая комиссия, специальная академическая, и придумываются эти слова, рекомендуются. Французы иногда слушаются, иногда нет. Вот, в частности, по компьютерной лексике это видно. Но в России приведу три примера вот таких периодов борьбы. Первый период хорошо известен- это борьба западников и славянофилов. Я тоже думаю, что хорошо известен персонаж- академик и адмирал Шишков - начинает придумывать слова русские с тем, чтобы изгнать нечисть из русского языка западную и вместо «галоши» он придумывает «мокроступы», вместо «анатомия» - «трупоразъятие» и так далее. Но что из этого остается в русском языке? Ничего. Остаются галоши и анатомия.
Следующий период такой сильной борьбы за чистоту русского языка- это период сталинский. Когда проводится целенаправленная борьба за очищение русского языка. Ее результаты для того времени не ничтожны, но остаток тоже довольно странный. Например, моднейшие слова того времени- это названия, термины из футбола, футбольные термины в эпоху сороковых годов. Говорили «голкипер», «бек», «хавбек», «форвард», «пенальти» и так далее. В период чистки языка возникают русские названия: «вратарь», «защитник», «полузащитник», «одиннадцатиметровый», «угловой» и так далее. Если мы посмотрим сегодняшний язык, то это такая причудливая смесь и того и того. «Форвард» - «нападающий»- примерно сосуществуют, «защитник» вытеснил «бека», его никто не помнит, «полузащитник» скорее вытеснил «хавбека», «пенальти» - «одиннадцатиметровый», я не знаю, сосуществуют, но скорее «пенальти». «Корнер»- «угловой». Казалось, слово «корнер» ушло, я помню его, скорее, из какого-то дворового детства: три корнера- пенальти. Но сегодня я вдруг в репортаже каком-то услышал слово «корнер», то есть оно возвращается неожиданно.
Видите, что не очень повлияло.
Последнюю мощную попытку вы сами упомянули- это Солженицын и его «Словарь расширения русского языка». Практически ничего не вошло в русский язык, ничего не осталось, хотя великий такой культурный герой нашего времени, ну или двадцатого века. Так что можно говорить, с одной стороны, - да, нужно бороться, но мы видим, что попытки довольно мощных влиятельных людей: двух культурных героев — Шишкова и Солженицына и политического- самого, наверное, сильного правителя России, в общем почти ничего не дали. Так что, наверное, это противоречит чему-то. Я думаю, что если оставаться на позиции наблюдателя, то мы видим, что они все неудачные.
Скажите, а вот в Норвегии и в Румынии такие же примеры оказались наоборот... попытки реформировать язык. Славянизмы из румынского...ну, понятно, румынский стал, а в Норвегии «букмол» был создан. Там это получилось почему-то. Девятнадцатый век.
Значит, смотрите, что происходит. Когда мы говорим о сознательном и культурном проектировании языков, то есть единичные попытки успеха политического. Можно говорить о возрождении языка, такого как, скажем, иврит, построенном на языке древнееврейском. Вот возродили - создали иврит. Но это одна попытка. Можно вспоминать попытки более локальные возрождения языков, скажем, ирландский язык был тоже воссоздан.
Есть попытки сознательного удаления языка от других языков. Вот это происходило на постсоветском и постсоциалистическом пространстве. Вот Югославия нам продемонстрировала парад такого распада языков. Был язык сербско-хорватский. В какой-то момент, после войны, политическим решением он распался на сербский и хорватский. И хорваты начали активно изгонять сербизмы из языка и заменять их какими-то своими словами. Там то же самое происходило и дальше. Распад продолжался. Последний этап- это распад сербского на сербский и черногорский, которые практически ничем не отличаются, даже и диалекты.
На постсоветском пространстве примерно то же самое происходит в государстве Украина, чтобы избежать предлога и в Белоруссии: стараются вытеснять русизмы и вставлять украинизмы и, соответственно, белорусизмы...
И не только. Я в прошлом году был в Минске и услышал: они говорят по-русски применительно к образованию. «Адукацыя» — в польском, белорусском - нормальное слово. А когда «новообразование» - это «образование». И в общем тут есть своя логика даже.
Я недавно читал лекцию в Вильнюсском эдукологическом университете. И, надо сказать, я не сразу понял, что это за университет, но потом перевел его как «педагогический».
Это верно, но что же делать? Это как раз влияние языка более мощного сегодня. Но все равно, смотрите, ситуация такая: изгоняются некоторые слова с тем, чтобы развести языки подальше. Это возможно. И это удается делать, но, как правило, это происходит все -таки в периоды национального подъема, когда вся нация сплачивается для того, чтобы создать свою идентичность- культурную и в том числе языковую. Потому что навязать какие-то новые диалектные слова как замену русизмов очень трудно, если народ не хочет этого сделать. Это, как правило, происходит в периоды вот таких распадов и попытки создания новой культурной, языковой идентичности. Тогда это проходит. А просто взять и создать- это касается иврита на основе древнееврейского- это связано было с переселением в Палестину, то есть сионистским движением. Поэтому это возможно, но это, скорее, исключение и в обычной ситуации стабильности политической и культурной этого, конечно, не происходит. Это бывает, но это очень трудно осуществимо, и для этого нация должна быть сплочена. Вот это очень важный критерий.
Добрый день! Большое спасибо за очень интересную лекцию. У меня, поскольку я человек , не связанный никак профессионально с этим делом, очень веселый вопрос. Если бы, например, обыкновенные люди, не вы- специалисты, а мы, услышали сейчас диалог двух женщин, которые живут во времена крещения Руси на современных границах Воронежской области. Эти две женщины встретились, они долго не виделись, и одна рассказывает другой про десять лет жизни: «Я вышла замуж .., пошла на рынок за помидорами.., купила рыбу.., муж пьет..», ну на бытовые темы. Что мы бы поняли из этого диалога. Это к вопросу о том, как русский язык сильно поменялся, хотя бы в вопросах бытовых тем за десять веков? Спасибо.
Я думаю, что поняли бы мало. Если мы сейчас будем рассматривать древнерусский язык.... Но опять, как мы его рассматриваем? То, что мы имеем по текстам- это, на самом деле, может быть ближе к нам, чем если бы мы услышали устную речь, потому что древнерусское письмо существовало и формировалось под влиянием церкви. Оно изменилось, может быть, меньше, чем устная речь. Поэтому, я думаю, если вы услышим древнерусскую женщину - хоть Воронеже, хоть в Москве — вы не много бы поняли. Более того, даже если мы приблизим сейчас... Да и что, вообще говоря, с точки зрения социолингвистики- древнерусский и русский- разные языки. Если забыть о том, что они связаны непрерывным развитием, а взять вот эти два среза, я думаю, что это разные языки. Вообще говоря, мы должны понимать, что из древнерусского образовалось, по крайней мере, три восточнославянских языка: русский, украинский и белорусский. Понимаете ли вы речь украинца? Я, скорее, нет. Если вы оттуда, то да. А понимаете ли вы речь белоруса? Это точно так же, как украинцы лучше понимают русских просто потому, что они знают русский язык. Но непроницаемость между этими языками уже есть. И с белорусским, может быть, чуть полегче, но тоже не очень. Так что, три языка, вышедших из одного корня, уже непроницаемы. И я думаю, что корень для них тоже не очень проницаем, тем более, что русский менялся довольно активно, может быть, активнее других- украинского и белорусского, хотя у украинского какие-то заимствования были свои. Так что, если мы приблизим эпоху — возьмем Пушкинскую эпоху- то по текстам, я думаю, Пушкина вы читаете довольно легко, кроме вот тех примеров, которые вы приводили (зрителю, задававшему вопрос ранее). Действительно, там школьников иногда анкетируют, и какие-то смешные случаи непонимания возникают. Но все-таки Пушкин взрослому человеку более или менее понятен. И только там наши замечательные исследователи, такие как Лотман, скажем, находят точки, где мы все равно понимаем неправильно. Но это именно точки. Но вот если мы еще приблизим и возьмем речь человека доперестроечного, конечно, мы все поймем, и он нас поймет, но все равно будут точки непонимания. Это будет касаться и отдельных слов. Условно говоря, типа «зачикиниться» - проблема будет для человека семидесятых. Но и современный молодой человек многое не поймет из, скажем, передовой советской газеты, из речи какого-то человека. Но, конечно, современная речь будет местами не понятна для человека семидесятых. Вот благодаря или из-за вот этого огромного количества заимствований.
Спасибо, что вы посетили нас. Очень много вопросов, но я постараюсь уложить коротко в два. Первая позиция наблюдателя как филолога понятна, но все-таки, как вы тогда оцениваете общее владение, может быть, не языком, а речью, конечно. Насколько на это влияют наши малограмотные- простите, если кого-то обижу- журналисты и телеведущие, ну все, кто там по разным каналам, слабо владеет языком. И как вы сами собираетесь это реализовать в ваших проектах школьной программы. Мне вот в интернете встретились ваши материалы. Вы, Букринская и кто-то третий — с концепцией школы. Вот об этом, если можно, поподробнее. Спасибо.
Я думаю, что очень трудно измерить неграмотность. Когда мы говорим, что неграмотность возросла, это не совсем точно. То есть на самом деле мы не знаем, возросла она или не возросла. Что я имею в виду? Если мы говорим о грамотности в узком смысле слова- орфографии и пунктуации. Конечно, если мы берем текст из интернета, средний, то он кажется неграмотным. Если сравнивать, скажем с печатным текстом из журнала, из газеты в семидесятые годы, то, конечно, все стали неграмотными. Но мы должны понимать, что печатный текст или текст письменный эпохи семидесятых годов- это текст, прошедший не только авторскую правку, не только автор прочитал свой текст, но и текст, прошедший корректуру, редактуру и исправленный всеми. Сегодняшний текст в интернете- это текст спонтанный, не проверяемый не только корректором и редактором, но и, как правило, самим автором. И кроме того, если к писанию текстов, в том числе и устных публичных текстов было допущено в советское время очень небольшое количество людей. Мы можем по пальцам пересчитать дикторов телевидения, которые работали на пяти или четырех каналах. А сегодня мы имеем десятки каналов, сотни газет. И понятно, что средний уровень понизился- то, что я сказал в самом начале. Но количество привлеченных к публичному высказыванию, как устному, так и письменному, возросло в огромное количество раз. Если раньше существовало пять дикторов на страну, то сегодня — не знаю сколько это сотен или тысяч дикторов. Понятно, средний уровень упал, но в целом все равно дикторы относительно грамотнее не дикторов. Пишущий человек, если там какой-то неграмотный полубандит начинает писать в интернете, то он отчасти повышает свою собственную неграмотность. Поэтому оценить в целом неграмотность сегодняшнюю очень трудно. Совершенно очевидно одно, что неграмотность стала публичнее, чем была в доинтернет-эпоху. Кто имел доступ к микрофону на радио и телевидении? Только отдельные проверенные люди. Соответственно, доступ к микрофону сегодня тоже получила огромная масса людей. В этом смысле надо понимать, что неграмотность стала публичнее и заметнее, но стало ли ее больше- я не знаю. В каком смысле ее стало больше? В смысле неграмотности школьной. Потому что сегодняшний школьник растет в других условиях и имеет другие образцы. Если школьник семидесятых годов имел в качестве образца для чтения книжку, журнал или газету с проверенными, выверенными, откорректированными текстами, то он, если у него была какая-то минимальная память, то он запоминал графический облик слов. Сегодняшний школьник читает больше с экрана компьютера, чем с листа бумаги и, соответственно, читает в огромном количестве непроверенные, неоткорректированные тексты. Графический облик слова у него не формируется. Как писать «автор», если он жил в эпоху подонков десять лет назад, то «аффтар» ничем не хуже — к чему привыкнут. Возникает вариативность и в этом смысле сегодня выпускник школы гораздо неграмотнее, в узком смысле слова, в смысле орфографии и пунктуации, чем выпускник семидесятых годов. Исправить это невозможно. Потому что мы живем в другую эпоху. Бросить усилия всех учителей на тренинг вот такой, орфографический, бессмысленно, потому что школьник не захочет этого учить.
Произошло то, с чего я начал. Исчез не то, что стыд. Понизился престиж грамотности.
С одной стороны это плохо — вы киваете головой, и я согласен, - но с другой стороны - это наша жизнь. И мне кажется, что в этой ситуации, если мы говорим о школе, то надо понимать, что сейчас учить так, как учили в советскую эпоху, невозможно. В советскую эпоху учили только грамотности и не учили, например, разговаривать. Ну не было на уроках, на уроках русского языка этому не учили. Кроме сочинения не было ни одного жанра на уроках русского языка. То есть то, что сегодня называется развитием языка или развитием речи- этого не было в советской школе. Ну не было. Если вы возьмете учебник русского языка- этот раздел отсутствует полностью.
Есть...
Где? В каких учебниках?
Во всех...
Если вы возьмете основной учебник русского языка, этого нет даже близко. Это появилось в экспериментальных учебниках. Я, скажем, могу назвать прекрасную группу под руководством Граник, но это не вошло в школьный обиход. По ним преподавали единицы. Это полностью отсутствовало. Это сегодня входит в школу. Сегодня появляются учебники с соответствующими разделами, появляются даже отдельные книжки, и это, конечно, важно. Если мы посмотрим на то, как преподается родной язык в, скажем, европейских школах или американских, то там это занимает очень важную часть курса. То есть важно не только быть грамотным в узком смысле слова, знать орфографию и пунктуацию, но быть грамотным в широком смысле слова — владеть своей собственной речью, как письменной, так и устной. Поэтому я считаю, что просто сегодня надо понять, что этот раздел должен присутствовать активно в курсе русского языка. И совершенно очевидно, что нас сегодня привлекают не абсолютно грамотные, но пишущие сухо и неинтересно люди, а люди, которые пишут ярко, эмоционально, даже, возможно, допуская вот в такой спонтанной речи какие-то ошибки.
