Шапка_new


10 ноября 2019 г.

Кирилл СОЛОВЬЕВ
«Почему случаются революции?»

Кирилл  Соловьев

Дело в том, что мы сегодня, по идее, должны с вами говорить о событиях первой революции, о событиях четвертого, пятого, шестого года. Обычно это  все оказывается в тени.  В тени событий тех, которые последуют,  конечно, прежде всего, в тени событий семнадцатого года.  К сожалению, это происходит и на уровне общественного  мнения, и в научном сообществе, в том числе.

Кирилл  Соловьев

Работ, посвященных событиям первой революции,  очень мало. В общем-то, их было недостаточно много и в  советской историографии, а применительно к современной историографии, ситуация еще усугубилась.

Почему так? Ну, казалось бы, очевидно. Говоря словами Ленина, лучше приходить на премьеру. Вот события 17-ого года  он-то считал как раз, естественно, основными,  а события пятого-шестого года репетицией. Вот  на премьеру приходить интереснее, чем на репетицию. И, к сожалению,  очень многие историки-коллеги вот так, подобным образом, рассуждают. И еще иногда встречается такое удивительное словосочетание: первая революция потерпела поражение. Вот как может революция в принципе потерпеть поражение, мне представляется странным, но, учитывая те колоссальные изменения, которые имели место  в русском обществе после пятого года, это представляется странным вдвойне.

Ведь подумаем с вами: после 905-го–906-ого года в России возникают представительные учреждения, учреждения парламентского типа, Государственная Дума. Уникальный опыт в истории России. Возникают впервые выборы, соответственно, в  Думу,  возникают легально действующие политические партии,  имеет место свободная печать, по крайней мере, несравненно более свободная, нежели это было прежде. Появляются временные правила, регулирующие свободы человека,   в том числе, заметно расширяются возможности для свободы совести, свободы собраний,  союзов. То есть совершенно новая правовая среда,  за которой последуют и масштабные экономические, и социальные преобразования, о которых мы сегодня с вами, к сожалению, специально  говорить не будем.

 

То есть мы имеем дело с совершенно особым этапом в истории  России, причем,  принципиально новым. И это,  естественно,  последствия пятого-шестого года.

Но, может быть, на самом деле,  вот этот разворот достоин особого внимания?

 

Но есть и другая проблема. Когда речь идет о первой революции, не всегда мы можем точно сказать, когда она началась и когда она закончилась. Есть много на этот счет вариантов. Ну, конечно, есть тот, который есть во всех учебниках, и который прекрасно все помнят. 9 января  905-ого года – Кровавое воскресенье и 3 июня 1907 года,  так называемый Третьеиюньский государственный переворот. Соответственно, роспуск II Думы,  издание нового положения о выборах.

Вполне приемлемые хронологические рамки, но, на самом деле, далеко не единственные. Скажем, в эсэсэровской историографии были убеждены, что на самом деле революция началась 15 июля 1904 года, когда был убит Вячеслав Константинович Плеве, министр внутренних дел. Есть мнение, что на самом деле революция началась в ноябре 904-ого года,  то есть тогда, когда прошел земский съезд в Санкт-Петербурге.

 

Впрочем, есть радикально иная точка зрения. Вот, скажем, Ричард Пайпс – известный американский историк, много занимавшийся событиями, прежде всего, кстати, российской истории, полагал, что революция начинается в России в 1899 году, вместе со студенческими волнениями в Санкт-Петербурге.  А заканчивается в 21-ом, с окончанием гражданской войны. То есть речь идет о длинной революции, долгой революции, едином революционном процессе, который  будет длиться, по крайней мере, 20 лет.

 

Иными словами, возникает вопрос и о конце революции. Тут тоже много вариантов. 1905 год, 17 октября – издание  Манифеста об усовершенствовании государственного порядка. Или, предположим, события в Москве в декабре пятого года. Или созыв Государственной Думы,  первой Думы, естественно, 23  апреля, шестого года.

 

Вариантов много, конечно, обо всем этом не стоит спорить. По идее, об этом надо договариваться. Но вот такое разнообразие возможных вариантов, прежде всего, свидетельствует: мы не очень представляем, что это за явление, какие силы за ним стоят, что оно представляет?

 

Вот советская историография любила очень словосочетание «движущая сила революции». Вот о каких движущих силах революции, применительно к событиям  четвертого, пятого, шестого,  может быть, отчасти седьмого года,  должна идти речь?

 

Для советских историков, конечно, вопрос, прежде всего, решался в следующей плоскости: необходимо было изучать пролетарское движение, потому что пролетариат, несомненно, гегемон революции,  и так было в 17-ом году, так, по идее, должно было быть и в пятом-шестом  году.

 

И, казалось бы, несомненный факт: мы начинаем с Кровавого воскресенья, с того, что действительно сделают столичные рабочие. Кроме того, мы с вами имеем дело с нараставшим забастовочным движением, которое политизируется. В конце концов, важнейшее событие пятого года,   в огромной степени повлиявшее и на подписание  Манифеста 17 октября, – это, естественно, всеобщая октябрьская политическая стачка. Участие в которой рабочих, тоже не вызывает сомнений.

 

Так, может быть, действительно, мы имеем дело с рабочим движением, которое является, на самом деле, ключевым фактором всех этих событий?

 

Но тут возникает ряд «но» и ряд вопросов. Например, мы с вами имеем дело с очень ограниченной по численности социальной группой, если речь идет о пролетариате. Это приблизительно 3 % населения страны. Ну, может быть, если мы будем считать еще вместе с семьями, получится больше, там, предположительно, 5-6. Я имею в виду, конечно, промышленный пролетариат – не сельскохозяйственных рабочих,  не строительных рабочих, не рабочих на мелком производстве –  на самом  деле тех, кого мы воспринимаем, действительно,  как пролетариат и тех, кого оценивали как пролетариат  в начале XX века. Вот это ограниченная по численности группа.  Да, она довольно концентрирована  в определенных местах  Российской империи. Да, эти места не случайны и много значат в революции. Но в праве ли мы в таком случае определять рабочих как гегемон?  

 

Такой вот момент, не менее значимый и важный. А насколько мы вправе говорить о политическом компоненте  в поведении рабочих  в пятом-шестом году? Ну, во-первых, значительная часть, не менее четверти, а иногда и треть,  всех забастовок, не имели никакого  политического подтекста. Это в пятом году. А если речь идет о событиях четвертого года, тем более более ранних, то тут статистика будет совершенно другая. Тут, на самом деле, соотношение будет другое. И политических лозунгов будет существенно меньше. Потом, на самом деле, эти политические лозунги  не в полной мере отражают настроение рабочих и в шестом году, например. Они, эти настроения, они очень разные. И на самом деле этот класс очень пестр.

 

Простой пример из уже постреволюционной России. На Путиловском заводе была сильна как организация социал-демократов в холодных цехах, так и организация Союза русского народа,  то есть правомонархического, в горячих цехах. Почему такое деление, сказать сложно. Но важно то, что на самом деле в среде рабочих одного завода были настроения политические, ну прямо противоположные.

 

Теперь еще очень важный момент. Вот не так давно мы с коллегами готовили энциклопедию,  посвященную событиям первой русской революции.  И в том числе возник вопрос: нужна статья, посвященная промышленности.  В пятом году, в шестом году. Поразительно то, что та динамика, которая прослеживается в промышленности в пятом году, ни в коей мере не свидетельствует о том, что происходят какие–то революционные изменения. То есть мы видим с вами  довольно стабильный промышленный рост. И, казалось бы, забастовочное движение должно на нем сказываться. Нет, определенные изменения мы видим только уже к концу пятого года, а на протяжении большей  части пятого года забастовочное движение, по идее, никак не сказывается,  на самом деле, на динамике промышленного производства России.

 

То есть, на самом деле, выстраиваются значительно более сложные картины. Ни в коей мере не умоляя значения рабочего движения, просто стоит задуматься, на самом деле, каков удельный вес этого явления?

 

На самом деле, уже в советской историографии об этом задумались, и был поставлен вопрос: а, может быть, на самом деле речь идет отнюдь не о рабочей революции, а о крестьянской революции? Вот эту точку зрения в  свое время отстаивал Виктор Петрович Данилов. На сегодняшний момент ее активно пропагандирует  Теодор Шанин. И, в общем, казалось бы, очевидно, действительно, крестьянство в отличие от рабочих, – большинство населения России. Россия – это, несомненно, крестьянская страна,  в ней проживают 83% крестьян по переписи 1897 года. И, на самом деле, факт роста крестьянских движений  у нас не может вызывать сомнений. За пятый-шестой год 26 тысяч выступлений самого разного масштаба и свойства. При этом, если мы посмотрим с вам, что было  до и после, то цифры совершенно несопоставимы. Там после седьмого года крестьянских выступлений, опять же разных форм, там будет 200 в год, и то будет считаться много. А тут совершенно иной порядок.

 

Причем, тут в историографии будут спорить: когда, все-таки, был пик: в пятом году,  в шестом году? С высокой долей вероятности в пятом году. Но в любом случае, два года – очень интенсивные, очень, в каком-то смысле, красочные, причем, в разном отношении, события происходят в русской деревне.

 

Ну, может быть, тогда, действительно, надо считать, что революция – дело крестьянства. Все-таки,  на самом деле, крестьянами были и значительная часть солдат, о выступлениях которой мы прекрасно знаем. И, кстати, многие рабочие были по своей сословной принадлежности  крестьянами.

 

Но тут опять же есть несколько проблем. Первая и очевидная: а какие формы принимает крестьянское движение? Насколько мы вправе в этой связи говорить о политическом характере этого движения, имело ли оно ясное политическое целеполагание?

 

Вскоре после событий первой революции Вольное экономическое общество провело исследование, посвященное как раз  крестьянскому движению в стране. Проанализировало, какие были формы, проанализировало, какой опыт был в части политических партий,  можно ли говорить о каких-то лозунгах активных именно для этого движения. Причем, обращаю ваше внимание, хорошо известный факт, что Вольное экономическое общество состояло из представителей как раз леворадикальных социалистических кругов. Среди них были народники, неонародники, среди них были социал-демократы,  то есть это отнюдь не охранители, не консерваторы.

 

И вот, анализируя крестьянское движение той поры, они пришли к  выводу: самая частая форма крестьянских выступлений – это отказ платить, это недоимки. Но эта форма была характерна, на самом деле, для крестьян и прежде, степень  неплатежей деревни –  и, если речь идет о выкупных платежах, и,  если речь идет о платежах в земства, был очень высок  и прежде, и, на самом деле, будет высок и впоследствии. О чем мы с вами, кстати, еще сегодня немножко скажем.


Вторая форма, тоже очень распространенная, – это порубка лесов. То есть вот крестьянин недоволен своим положением,  он берет топор и идет в лес, рубить дрова бывшего своего помещика. Казалось бы, все очень понятно и логично,  потому что таким образом он получает определенный профит себе. Он наносит, несомненно, вред барину. Но, с другой стороны, очень сложно представить себе такую порубку леса с политическими лозунгами.

 

То есть, на самом деле, сами формы поведения крестьян не подразумевают определенной политической мотивации. Но при этом еще, конечно, все вспоминают так называемые иллюминации, поджог помещичьих имений, что, несомненно, было, но оно в значительной мере было локализовано в отдельных губерниях Российской империи,  и говорить о тотальности подобной формы тоже не приходится.

 

Вот мы с вами представляем себе –  точнее, не мы, а как раз Вольное экономическое общество –  где проявляли активность различные политические партии. И они пришли к выводу, а именно, как раз специалисты Вольного экономического общества, что там, где политические партии проявляли наибольшую активность,  там крестьянское движение практически не давало о себе знать. То есть мы видим обратно пропорциональную зависимость: активность политических партий не конвертируется в активность крестьянства. И есть обратная ситуация.

 

Потом, мы представляем себе, как крестьянин себя ведет, уже во II Государственной Думе,  где  у него есть выбор идти либо к левым – трудовикам, либо к правым – консерваторам, правым монархистам. Вот поразительно то, что крестьяне колеблются между крайне правыми и крайне левыми. Вот центр – либералы – для них неприемлемы. Но один и тот же крестьянин, один и тот же человек, может себя найти и среди правых, и среди социалистов. У одних ему нравится одно, у других другое.

 

Мы имеем дело с очень особым политическим специфическим сознанием, для которого, несомненно, значимы проблемы земли,  для которого, несомненно, значима проблема малоземелья и возможного обеспечения себя вот этим необходимым ресурсом. Но говорить о каком-то политическом сознании в соответствии с теми лозунгами первой революции, с которой она чаще всего ассоциируется,  мне представляется некоторым преувеличением.

 

Но, может быть, правильнее позиция Пайпса, который говорил о том, что революцию делала интеллигенция, и нужно понимать ее как интеллигентскую. Не случайно поэтому он начинает революцию с  событий в Петербурге в 99-ом году с выступлением студенчества. И, на самом деле, речь идет о масштабном выступлении, представители которого многие потом сделали политическую карьеру. Среди них был и  лидер будущих социал-демократов,  будущих эсеров. Но вот это студенческое движение,  сказавшее о себе вот так громко в  99-ом году, оно будет напоминать о себе и в 903-м году, а в особенности в 905-м году,  в 906-м году. Ведь университеты,  на самом деле, в пятом году практически не работали по всей России, а превратились в нескончаемый митинг.

 

Ну и, собственно говоря, если мы возьмем с вами любую политическую партию, причем, самых разных взглядов и убеждений, от крайне правых до крайне левых,  то везде мы найдем в руководстве тех партий именно представителей интеллигенции во главе. Может быть, тогда, действительно, надо полагать, что революцию делала интеллигенция в соответствии с собственными пониманиями перспектив развития России.

 

Но тогда возникает вопрос: хорошо, пускай так,  действительно, мы говорим очень много о политических партиях, может быть, даже избыточно много о политических партиях говорим. А где же тогда вот это крестьянское движение, о котором мы  с вами говорили? Где рабочее движение? А главное, где та, привычная нам, хронологическая рамка, которая неизбежно возникает, когда речь идет о первой революции?  

 

Вот если мы с вами попробуем выявить такие вот  ключевые вехи событий пятого-шестого года,  то возникнет довольно странная картина. Вот давайте попробуем. Конечно, начинаем с 9   января 905-ого года. Потом, следующая веха – рескрипт Булыгина и Манифест императора 18  февраля 1905 года – документы, с которых, по сути дела, и начинается разработка будущих  актов, регулирующих деятельность Государственной Думы. Вот с этого начнется подготовка к созыву так называемой Булыгинской Думы, которой, как мы с вами прекрасно знаем, в итоге и не созвали.

 

Начинает работать комиссия Дмитрия Мартыновича Сольского,  которая, собственно говоря, соответствующее законодательство разрабатывает. Потом, в мае 905-ого года – формирование  Союза союзов,  одновременно с  тем Земский съезд, он готовит делегацию, которая, в итоге, в июне пятого года представится императору. И будучи ректором Московского университета,  Сергей Николаевич Трубецкой  выступает перед царем с призывом провести реформы. И Николай II соглашается.

 

Может быть, как итог  правильно рассматривать Манифест 6 августа пятого года, собственно говоря, о созыве так называемой  Булыгинской Думы. Затем, всеобщая октябрьская политическая стачка и, соответственно, Манифест 17 октября, о котором, наверное, специально говорить не стоит. Затем – события в Москве в декабре  пятого  года, 11  декабря пятого  года, одновременно  с этим, –  издание  «Положения о выборах». Выборы в Думу, 23 апреля – основные государственные законы, 27 апреля созыв первой Думы, о которой мы с вами еще немножко поговорим сегодня.

 

То есть, смотрите, что поразительно: большинство из тех событий, которые я назвал и которые будут в любом учебнике по истории,– это, прежде всего, действия реакции верховной власти. Она оказывается главным игроком  на этом поле. А все остальное как бы воспринимается как фон. Да, упоминается наличие крестьянского движения, рабочего движения, политических партий, но, на самом деле, в центре внимания то, что решает, принимает,  говорит государь-император.

 

Чем же это объяснить? На самом деле, такие вопросы возникают порой в историографии, и некоторые исследователи говорят: да это никакая не революция! На самом деле, подлинная революция в России тогда не случилась. А некоторые говорят  иначе, и, собственно, так говорили некоторые современники: подлинная революция только впереди!

 

На самом деле, поразительно то, что современники  тоже по-разному воспринимали события пятого года, и далеко не все сразу  почувствовали начало революции. Был Петр Николаевич Трубецкой,  предводитель московского дворянства, который напишет еще в конце четвертого года о том, что революция началась. Но, на самом деле, если мы с вами посмотрим  то, что писали многие из свидетелей – в том числе событий Кровавого воскресенья, а потом, как разворачиваются события в Петербурге в пятом году – то, действительно, возникает странная вещь. Витте в октябре пятого года пишет императору: «Сейчас происходит революция идей. Еще немного чуть-чуть и начнется настоящая революция». То есть для него, для человека в высшей степени информированного,  нет понимания того, что уже полгода –  вот в соответствии со всеми нашими учебниками – идет революция.

 

Примерно то же самое в ноябре пятого года будет говорить Петр Николаевич Дурново, на тот момент уже, как бы мы сказали, исполняющий обязанности министра внутренних дел. Он говорит резко, грубо, что, если появится «морда революции», ей надо будет дать по физиономии. Но это сказано с учетом того, что значит он полагает революцию еще не случившейся, только-только-только набирающей ход. И, на самом деле, подобные тексты мы с вами найдем и среди крайне правых, и среди крайне левых, и среди либералов. Ну, об этом еще поговорим.

 

То есть, на самом деле, многие полагали к концу пятого года, что революция только-только начинается. А в шестом году,  в начале, полагали, что вот самое важное – только впереди. А мы знаем, что на самом деле не впереди,  самое важное уже произошло.

 

Вот для того, чтоб все-таки понять это явление, необходимо,  мне кажется, проанализировать то, как Россия входит в революцию, и потом, как она из этой революции выходит. Для этого надо обратиться к событиям четвертого  года,  но перед этим  некое краткое, но, мне кажется, важное такое введение. О революции, о возможности революции в России говорили задолго до событий четвертого-пятого  года.

 

В конце семидесятых годов XIX века близкий сотрудник Михаила Никифоровича Каткова Николай Алексеевич Любимов выступает с серией статей в газете «Московские ведомости»,  где говорит о том, что Россия накануне революционных потрясений. Он говорит: «Мы – это, повторяю, восьмидесятый год девятнадцатого столетия,– мы переживаем 1787 год». То есть мы за 2 года до настоящей революции. То есть, вообще, обращение к образам Французской революции для русской публицистики конца XIX века – это такое общее место. И в начале XX века в этом смысле происходит ровно то же самое. Но он ощущает, что если мы сейчас пойдем на уступки грозному обществу, если мы созовем некое подобие Генеральных штатов, то события 89-го года будут неминуемы, и он об этом предупреждает власть. Он говорит о том, что главная проблема власти – это сама власть, которая неспособна разобраться  в самой себе.

 

В 1880 году известный мыслитель, консерватор, Константин Николаевич Леонтьев выходит со своими статьями в «Варшавском дневнике», где произносит те слова, которые с ним,  на сегодняшний момент,  прочно ассоциируются. Вероятно, напрасно ассоциируются,  потому что он их высказывал не так уж и часто,  именно тогда и более к ним не возвращался, однако, сама по себе эта постановка вопроса нам важна.  В 80-ом году он пишет о том, что надо немного «подморозить» Россию,  дабы спасти ее от гниения. Гниение у него ассоциируется с либерализмом и революцией. Причем, либерализм и революцию он тесно увязывает друг с другом.

 

Вот это ощущение России перед революцией будет многое объяснять в дальнейшем правительственном курсе времен Александра III. Мы сейчас, естественно, с вами этого вопроса специально касаться  не будем. Он отдельный, достойный особого внимания.  Просто один тезис, который мне представляется в этой связи важным. Обычно в литературе спорят, вот как интерпретировать эпоху Александра III? Было ли это время контрреформ? Или политика стабилизации, корректировки того, что было прежде? Я позволю себе утверждение, может быть, несколько провокативное, по сути, но, на мой взгляд, важное  в связи с том, что мы сейчас будем обсуждать. Несомненно, что контрреформ в том смысле, как это понималось еще в конце XIX века, не было. В том смысле, что все те институты,  которые сложились во времена Александра II могли быть отредактированы, могли быть несколько покорежены даже,  но они сохранились, и в этом их своя живучесть, очень  значимая для понимания того, как менялось общество,  помимо того, как менялась власть и идеология.   Но, тем не менее, вот тот пафос, который характерен был для этого времени, это пафос, я бы сказал, контрреволюции. Контрреволюции, которая случилась еще до революции. И во  многом эту будущую революцию подталкивает.

 

Не случайно Константин Петрович Победоносцев – очень, в этом смысле, характерная фигура –  с 1880,  напомню, до 1905 года – обер-прокурор Синода.  Он-то тоже говорил о том, что революция неминуема, она обязательно произойдет, и можно лишь только сделать шаги в сторону того, чтобы ее не ускорять,  отсрочить. А уж ускорить ее очень просто. Для этого надо либо заниматься репрессиями,  либо надо заниматься реформами. Любой шаг либо в сторону общества, либо против общества ведет к революции.  Поэтому Победоносцев предлагал в этой связи не делать ничего. Вот стояние на месте – лучший путь для того, чтобы, на самом деле, не ускорять исторические процессы в России.

 

Но, на самом деле, тут важна эта нота, нота фатализма – ощущение того, что  некоторые радикальные политические  изменения  грядут вне зависимости от того, что делает верховная власть.

 

Но это одна сторона медали, а есть другая сторона медали – ожидание изменений,  ожидание преобразований, которые уже в конце 80-х годов, в начале 90-х годов набирают оборот.

 

Опят же, как происходит этот перелом, в данном случае – это отдельный разговор, не будем его затевать. Это тут имеют значение студенческие волнения конца восьмидесятых годов и  кампания помощи голодающим 91-го – 92-го  года, новый царь, несомненно, – 94-ый,  и его слова в 95-ом году о том, что надо оставить бессмысленные мечтания.

 

Но мне важно подчеркнуть следующее. В 96-ом году – коронация императора, и во время коронации,  буквально во время коронации, Павел Сергеевич Шереметев,  человек, на самом деле, близкий престолу, он знаком с новым императором  с детства, потому что они дружили семьями. Сергей Дмитриевич Шереметев – человек очень близкий Александру III, можно сказать, друг Александра III,  помимо всего прочего, это один из богатейших вельмож России. Так вот, Павел Сергеевич Шереметев во время коронации, общаясь с одним из руководителей московского земства, – Федором Александровичем Головиным рассуждает: «А неплохо нам создать  противоправительственную партию». То есть возможность создания противоправительственной партии обсуждается не где-нибудь в подполье, не где-нибудь среди революционеров, среди радикалов,  а в ближайшем окружении императора, буквально  на его коронации.  И этот проект будет реализован, потому что  вот кружок «Беседа», созданный в 99-ом году, это как раз плод рассуждений и активных действий Павла Шереметева  и не только его, а высшей российской аристократии.  Опять же, этот вот вопрос мы оставляем в стороне.

 

Когда же в начале девятисотых годов, в 1903 году Сергей Юльевич Витте прогуливается с  военным министром Куропаткиным по Зимнему дворцу, он обводит руками всех  присутствующих, а там, естественно, министры, члены Государственного совета,  сенаторы, и он говорит Куропаткину: «Они все конституционалисты». 

 

В этом, конечно, было известное преувеличение. Но, на самом деле, многое в этом будет правдой,  что покажут уже события 904-го – 905-го года.   В пятом году, опять же, забегая вперед, возникнут уже организации оппозиционные, в которые войдут представители самой высшей бюрократии,  включая всех товарищей министра внутренних дел. «Отечественный союз» – организация славянофильского толка, но требующая политической реформы.  Вот в нее войдет множество сенаторов, членов Государственного совета, товарищей министра внутренних дел и многие другие, то есть самая высшая бюрократия демонстрирует свою несолидарность с существующей властью. Это в  момент выбора. А когда такого выбора нет, на самом деле, происходит нечто подобное.

 

Вячеслав Константинович Плеве – ну, в представлении многих тогда и в представлении многих и сейчас – ну тут настоящий реакционер,  плодин режима, который он должен был представлять. Вместе с тем, Плеве выступает с проектом политической реформы, с  предложением создать некое подобие законосовещательного представительства. Это речь идет о  Совете по делам местного хозяйства,  который инициировал, который должен был заработать. Но важно то, что подобные идеи посещают людей весьма, как будто бы, консервативных и,  в общем, преданных режиму. Речь идет о министре внутренних дел.

 

То есть мы  с вами с разных сторон на очень высоких позициях видим очевидные требования преобразования. Получается, что действующая власть оказывается в одиночестве. Ее не поддерживают не то чтобы там представители общественности, которая по духу своему оппозиционна и которая сочувствует идеям революции, но  ее не поддерживают те, кто, по  идее, эту власть и представляет.

 

Почему так? Отвечу, если будут на то вопросы. Но просто очень важно этот факт констатировать.

 

А теперь, собственно говоря, как революция, на мой взгляд,  начинается? С чего она начинается? Вот здесь, конечно, мне кажется, что эсеровская историография точна: событие 15 июля 904-го года многое скажет, как процесс пройдет, какова его механика.

 

И в этот день будет убит Плеве! Человек для общества, наверное, одиозный, и, наверное, напрасно. И это справедливо может быть лишь отчасти. Но его, действительно, не любили и не любили в собственном ведомстве – в Министерстве внутренних дел. И когда Плеве убьют, в Министерстве плакать не будут, ведь многие, действительно, из его сотрудников крайне негативно к нему относились. Ходили толки, что будто бы чиновники Министерства внутренних дел падали в обморок в кабинете своего шефа, настолько он их пугал. А некоторые представители высшей бюрократии,  понятное дело, прежде всего, Сергей Юльевич Витте – не скрывают своей радости по поводу случившегося.

 

Но вместе с тем необходимо выбрать нового министра внутренних дел. И вот тут свое слово скажет государыня-императрица,  вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая настоит на том, чтобы новым министром был назначен князь Петр Дмитриевич Святополк-Мирский. У него был определенный государственный опыт на тот момент, он был генерал-губернатором Северо-Западного края. Но важно другое: Святополк-Мирский себя ассоциировал не с бюрократией, не с властью, а с обществом. О чем он потом скажет прямо императору, во время первой своей аудиенции. Более того, он будет говорить о необходимости проведения реформ. Более того, он будет говорить о необходимости проведения политических реформ. Император не возражает. Но, собственно говоря, он обычно и не возражал своему докладчику и предпочитал соглашаться  с тем, с кем он говорил последним. И так было и в этот раз.

 

Но Святополк-Мирский ведь не просто говорит, он предлагает программу изменений, программу преобразований. И главный пункт – это реформа Государственного совета. Очень скромное мероприятие, ведь, в сущности, речь идет о возвращении к проекту Лорис-Меликова, о том, что говорилось в 81-ом году, когда, по сути дела, речь шла только лишь о присутствии представителей земств и городов на заседании Государственного Совета. Они  не должны были составлять большинство Собрания. Они при этом не должны были обладать какими-то особыми правами. Речь шла о сохранении Государственного Совета именно как законосовещательного учреждения. По этой причине проект Лорис-Меликова вполне закономерно называется конституцией в кавычках.  И вот, собственно, вот эту конституцию,  такую гомеопатическую конституцию,  полагалось ввести и теперь, в конце 904-ого года. И соответствующие указания даются ближайшим помощникам,  новым министрам, прежде всего, Сергею Ефимовичу Крыжановскому, который за это дело будет преимущественно отвечать.

 

Вместе с тем, Святополк-Мирский выступает перед газетчиками, говорит им о начале новой эры, эры доверия обществу.  И в газетах, в том числе в газете «Новое время» выходят слова о том, что наступила правительственная весна. Но эта правительственная весна – легко догадаться –  падает на астрономическую осень.

 

У Святополка-Мирского земцы просят его о созыве съезда, и Святополк-Мирский дает на это разрешение. Да, впоследствии потом приходится это разрешение отозвать. Однако все равно слово дано, а значит, этот земский съезд произойдет. Произойдет, и полиция будет на него смотреть сквозь пальцы.

 

Но важно то, что, на самом деле, это новая политика,  с одной стороны, смутит общество, внушит ему некоторые надежды, а с другой стороны, она приведет  в замешательство представителей власти. Вот как реагировать на новые изменения? И в итоге мы видим с вами, что власть ведет себя на разных уровнях иначе, чем это было прежде. 

 

В октябре 1904 года в газете «Право» выходит статья Евгения Николаевича Трубецкого, где он обвиняет бюрократию в поражениях России в Русско-японской войне. Прежде это было совершенно немыслимо! Теперь же цензура это пропустила. Она пропустила один раз, а значит, будет вынуждена  пропускать всякий раз следующий. И мы видим  с вами, как вот «шлюзы прорвались», и цензура будет довольно быстро сдавать свои права.

 

Вот ситуация уже пятого года,  в особенности осень пятого года – это практически полное отсутствие цензуры. Этот путь займет где-то вот год.  Но, тем не менее, мы видим его ускорение в течение довольно короткого периода.

 

Теперь. Собираются представители земств Петербурга.  Их на вокзале провожают делегации коллег. Приходят туда иногда оркестры, приносят ящики с шампанским. Эти оркестры играют Марсельезу, произносятся речи, соответствующие моменту. Стоит городовой и не знает, что делать. Вот раньше, всего-навсего несколько месяцев назад, при Плеве, было абсолютно понятно, что делать с теми, кто поет Марсельезу, открыто, публично. А в новых обстоятельствах это уже не ясно. И никаких санкций со стороны правительства не следует, а земцы съезжаются в Петербург.

 

Опять же, поразительная вещь: мы  с вами тут должны говорить о уже нелегальных организациях как о важном факторе уже реализации внутренней политики, о  влиянии их на общественное мнение всей России.  В том числе и о «Союзе освобождения», который совсем недавно,  по большому счету, в начале 904-ого года конституировался в полной мере. И вот теперь «Союз освобождения», центр которого находится, естественно, за пределами России, это журнал «Освобождение», издававшийся в Штутгарте, а потом в Париже Петром Бернгардовичем Струве, ставит вопрос о необходимости отпраздновать в полной мере юбилей судебных уставов. Напоминаю вам, что 20 ноября 1864 года были приняты судебные уставы. В 1904 году им 40 лет, и это повод провести банкетную кампанию.

 

Самое важное, естественно, что может произойти во время банкета, это произнесение тоста. Этот тост могут услышать все, но главное, его опубликуют газеты, и там будет что-нибудь сказано  о необходимости политической реформы.

 

Конечно, еще на тот момент говорить прямо о том, что нужна Конституция, страшно. Поэтому на это надо намекать, и можно на это  намекать, но так, что, на самом деле, в обществе двух мнений быть не может. Например, надо говорить: «Да здравствует Костина жена!». Это, понятное дело, намек на события 1825 года, когда солдаты кричали: «Да здравствует Константин!», «Да здравствует Конституция!». Ну, они полагали, что Конституция – это супруга Константина Павловича, что, конечно, не совсем так. Но этот анекдот помнили все. И когда говорили о Костиной жене, все понимали, это речь идет о Конституции. Или можно было просто сказать: буква «К», тоже было понятно – речь идет о Конституции. Или же можно было сказать: «Нужно достроить здание, нужно увенчать здание куполом, необходим купол». Все это, на самом деле,  было об одном – о необходимости конституционных изменений в России. Вот эти слова произносятся на банкетах, которые иногда собирают сотни человек, уже близко к тысяче человек,  иногда даже более тысячи человек. Конечно, это происходит в крупных городах, в  столице, в губернских городах, иногда – редко – в уездных. Собирают они преимущественно цензовую публику. Но это уже, действительно, целая кампания, которая начнется в ноябре и закончится уже в январе пятого года.

 

В это время  в Петербурге происходит съезд от 6 по 9 ноября, такая самая активная его часть. И  в том числе на квартире Владимира Дмитриевича Набокова, сына бывшего министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова и, как хорошо известно, отца известного писателя – Владимира Владимировича Набокова. Вот на этой квартире земцы соглашаются с тем, что необходимы конституционные изменения.

 

Для многих земцев это была настоящая революция. Они сами этого от себя не ожидали. Некоторое время назад они давали обязательства Святополку-Мирскому, что ничего подобного сказано быть не может. И он им поверил. Ведь полагалось, что ключевую роль в земстве играет такое умеренно-консервативное направление, связанное с именем Дмитрия Николаевича Шипова. И вот тут умеренные консерваторы или умеренные либералы – их можно по-разному называть – они оказались в позиции в меньшинстве. Большинство требует конституцию.

 

То есть общество очень быстро радикализировалось. За месяц, за два. Еще летом четвертого года не было намеков на это. В это же самое время, вот  осенью четвертого года Струве, Милюков, Долгоруков,  обсуждая вопросы издания журнала, находятся в состоянии полнейшего пессимизма. Они не верят в то, что когда-нибудь слова им не произнесенные,  воплотятся в какое-то конкретное дело. Прошло  два месяца и, на самом деле, ситуация изменилась самым радикальным образом.

 

В это время, все-таки, Святополк-Мирский продолжает гнуть свою линию и выносит соответствующий проект указа на обсуждение совещания министров. В общем и целом, министры готовы солидаризироваться  с идеей реформы, в том числе и политической реформы. Там есть свои нюансы. Кто-то готов согласиться в полной мере, кто-то предлагает это мероприятие отредактировать. Даже Победоносцев, который был таким лютым врагом политических преобразований в 81-ом-82-м году,  он предпочитает отмалчиваться. Он знает, что в данном случае он окажется уж точно в меньшинстве.

 

Но сомневается император. И он приглашает  к себе двух лиц, двух Сергеев, которых он очень хорошо знает и знает, как они отреагируют  на то, что он им скажет. И он просит их сказать, нужна ли политическая реформа, нужно ли реформировать Государственный совет?

 

Первый из Сергеев – это Великий князь Сергей Александрович – дядя царя, московский генерал-губернатор, человек определенно консервативных убеждений. Даже не просто консервативных, таких охранительных взглядов, и он категорически против. Он требует, чтобы этот пункт был изъят из проекта указа.

 

А другой Сергей – это Сергей Юльевич Витте. Несомненно, умнейший, талантливый человек,  но при этом настоящий царедворец. И ему важнее угадать, что желает услышать царь. И он  знает, что царь надеется, все-таки, что политической реформы не будет. И он предлагает соответствующий пункт из указа вычеркнуть. И Николай II с легким сердцем это делает.

 

В итоге, 12 декабря 1904 года издается текст указа, который предполагает много важных реформ. Новые реформы в области изменения положения крестьянства. Речь идет, в том числе, об упразднении выкупных платежей. В том числе речь идет о реформе Сената. В том числе речь идет о расширении прав для старообрядчества. Повторяю, много важных мероприятий продумано и придумано властью. Но вот пункта о политической реформе нет, и после как от 12 декабря, указ будет оглашен 14 декабря,  даже в императорской семье, среди Романовых царит полное унынье. Они надеялись и оказались разочарованы.

 

Но, с другой стороны, та банкетная кампания, та активность земцев, та активность прессы, она не проходит напрасно. И мы видим с вами, как общественное движение с одной стороны радикализируется,   а с другой стороны демократизируется. Активизируются те рабочие организации, которые еще в третьем году были созданы по инициативе Министерства внутренних дел, а порой и лично по инициативе Сергея Васильевича Зубатова.

 

То есть речь идет о том, что рабочие организации  в разных городах, но нас интересует, конечно, Петербург,  по преимуществу, они ведь, на самом деле, были оформлены в рамках концепции так называемого полицейского социализма. Они должны были выступать в защиту рабочих при поддержке государств. Ну, на самом деле, позиция отдельных организаций, включая Гапона, она сложная, не такая однозначная, как кажется. И он отнюдь не считал себя служкой у полиции. И отношения его с Министерством внутренних дел изначально не были простыми –  приказоподчинение, но с другой стороны все знали, включая и заводчиков, фабрикантов, что, если от них что-то требует Гапон, это значит, что от них что-то требует Министерство внутренних дел. И  с этим лучше не спорить.

 

Вот организации эти активизируются уже в декабре четвертого года.  Возникает идея массовой манифестации с подачей петиции императору еще в декабре четвертого года,  но на это накладывается и та история  с Путиловским заводом, которая много говорит о том, как на самом деле новая ситуация меняет сознание не только общества, не только рабочих,  но и их работодателей в том числе.

 

Ведь Путиловский завод – один из мастеров Путиловского завода – решает уволить четырех рабочих с производства. Гапон и его организация требует, чтобы их восстановили на работе. Если бы это случилось полгода назад,  то, несомненно, что все четверо рабочих были бы восстановлены. Потому что спорить с Плеве никто бы по этому поводу не стал. А в новых обстоятельствах они – администрация Путиловского завода – спорят и доказывают свою правоту.

 

Им лично звонит градоначальник Фуллон, который  выступает в роли такого посредника между Гапоном и Путиловским заводом. Само по себе это примечательно. Они, Путиловский завод, соглашаются вернуть сначала одного рабочего,  потом двух еще дополнительно. То есть всего трех из четырех. А одного категорически нет. Уже Гапон, вроде бы, готов согласиться на этот компромисс,  но рабочие, которые присутствуют при его  телефонном разговоре с Фуллоном, категорически против. И в итоге эта ситуация приводит к событиям 9 января пятого года.

 

И вот это событие чем любопытно? Тем, что, на самом деле, – мы сейчас его разбирать подробно не будем, потому что разговор об этом может быть отдельный, особый и интересный, на мой взгляд. Но оно показательно потому, что демонстрирует ту проблему, с которой столкнется власть на протяжении всего пятого года.

 

12 декабря 904-ого года, как мы с вами уже говорили, принят указ. Указ этот не предполагает политических преобразований. И Святополк-Мирский сразу же после этого просит императора о своей отставке. Император готов ее принять. Более того, он готов назначить Святополка-Мирского наместником на Кавказе, чтобы эта отставка не выглядела для него чересчур унизительной. Но он требует, чтобы эта отставка не случилась сразу же после указа, чтобы это не выглядело как политическая демонстрация,  потому что такая демонстрация в самодержавной России немыслима.

 

Но тут важно следующее. Если мы говорим с вами о министре внутренних дел фактически в отставке, это значит, что в начало пятого года Россия входит практически без министра внутренних дел. Он, конечно, проявляет некую активность, он встречается с императором, встречается и с министрами, проводит совещания. Но на много он не готов идти, он за много не готов нести ответственность.

 

С другой стороны, есть градоначальник Фуллон. Вот когда к нему приходят 8 января коллеги и иногда сотрудники отдельных министерств, он плачет. Буквально плачет, потому что он не знает, что делать и прекрасно понимает, что никаких решений в связи с тем, что будет завтра,  он принимать не может, это вне зоны его компетенции.

 

Фактически ответственность за принятие решения взваливается на человека, который возглавляет Санкт-Петербургский военный округ и гвардию в Санкт-Петербурге. Речь идет о дяде императора – Великом князе Владимире Александровиче, человеке во многих отношениях весьма симпатичном, меценате, любителе искусств, знатоке искусств, далеко не отличавшимся какими-то особыми реакционными настроениями прежде,  скорее даже наоборот, он  активно поддерживал Святополка-Мирского в свое время –  но человеке не политической складки. И принимать политические решения он отнюдь не склонен и тогда. Да и, кроме того, на самом деле, он взваливает уже эту ношу на своих ближайших сотрудников: Мешетича и князя Васильчикова. Они, собственно говоря, будут расставлять войска,  давать указания.

 

И так как, в общем, решение принадлежит военным, то оно и соответствующим образом выстроено. Необходимо обставить центр Петербурга солдатами, которые не должны допустить манифестантов к Зимнему дворцу. Они при этом – манифестанты – уверены, что император в Зимнем. Но, с другой стороны, важно другое, что солдаты уверены в том, что как только манифестанты-рабочие подойдут к солдатским ротам, то они  тут же и разойдутся, потому что не смогут сопротивляться возможному применению силы оружия. Никто не рассматривает такой ситуации, что вдруг манифестанты пойдут на солдат, и что последним придется стрелять.  А такое  случится.

 

Иными словами, вот ситуация 9 января пятого года в огромной степени объясняется инфантильностью власти, отсутствием того человека, который был способен принимать решения, вообще отсутствием той администрации, которая готова была нести ответственность за происходящее и сформулировать точку зрения, как себя вести в разных сценариях, которые могли бы разыграться.

 

Ведь подобный случай имел место как раз в 1899 году. В связи с теми событиями, о которых мы с вами говорили,  в связи со студенческими волнениями. Студенты шли в сторону Зимнего, они пытались перейти Неву. И тогда были использованы отнюдь не солдаты, а полиция, казачество. Да, совсем не гуманными средствами, да, нагайками удалось остановить это движение. Но человеческих жертв не было. Ситуация совершенно другая.

 

Мы, кстати, не знаем, сколько было жертв 9 января пятого года,  цифры называются разные. Есть основания полагать, что даже поздние официальные цифры,  которые давали 200 человек погибших, они несколько завышены. Там в некоторых случаях суммировались одни и те же показания. Но тут важна, конечно, не цифра, хотя она, конечно, имеет значение, а сам факт того, что массовые кровопролития происходят в столице, и это имеет огромный психологический эффект. И еще важнее то, что власть продемонстрировала свою неэффективность. И она будет демонстрировать свою неэффективность на протяжении всего пятого года.

 

Я попробую привести несколько таких примеров, которые, на мой взгляд, свидетельствуют о той проблеме, с которой столкнулась Российская империя в это время.

 

Весной 1905 года пермский губернатор разъезжает по тюрьмам вверенной ему губернии и встречается с политическими заключенными. Он встречается  с ними не просто так. Он привозит им гостинца, подарки, спрашивает, какие у  них проблемы, как им можно помочь. Вот чем объясняется такая любезность губернатора? Почему такое внимание обращено к политическим преступникам? На самом деле, это его мотивацию легко расшифровывают в Петербурге. И очень ею недовольны. Там уверены, что, на самом деле, это лишний раз свидетельствует, что данный представитель администрации полагает: колесо фортуны сейчас таково, что он власть,  а они заключенные. Но может все перевернуться, и они могут оказаться властью. Вот он желает уже на этом этапе выстроить с ними отношения.

 

Но  тут позиция губернатора объясняется некоторыми такими конъюнктурными соображениями,  а она могла объясняться и идеологическими предпочтениями. Самый известный пример  в связи с кутаисским губернатором Старосельским, который откровенно помогал и, можно сказать, сотрудничал  с социал-демократической партией. И не просто с социал-демократической партией, а с радикальным крылом этой   социал-демократической партии, то есть с фракцией большевиков. Об этом шли донесения  в Петербург. В итоге его отставляют с должности. И вот тогда он уже с легким сердцем вступает в партию социал-демократов и становится большевиком.

 

То есть были губернаторы либералы, мы это хорошо знаем, были губернаторы оппозиционеры,  но в Российской империи был губернатор большевик. И, на самом деле, это поразительная вещь, характеризующая настроения среди высшей бюрократии начала XX века.

 

Еще пример. Вот  в Департаменте полиции ведь занимались перлюстрацией, и сохранилась такая любопытная переписка,  точнее, одно письмо. Письмо, которое пришло из тюрьмы «Кресты» в ответ, очевидно, на другое письмо, которого у нас нет, оно не сохранилось. Очевидно тот, кто писал заключенному, предлагает бежать ему из «Крестов», а тот говорит: «Я не собираюсь бежать, мне тут очень нравится». Во-первых, потому что очень хорошее общество. Компания его устраивает. Потом очень интересная библиотека, которая составлена из  вещественных доказательств,  изъятых у политических заключенных,  там уникальная литература, революционного характера, естественно. «А главное, я в любой момент, когда мне вдруг захочется,  могу выйти в город». Тут проблемы-то никакой нет,  в этой связи. Это конец лета 1905 года.

 

Или еще, другой пример. Анатолий Анатольевич Куломзин – это  сын известного государственного деятеля, одного из руководителей комитета министров,  он возглавлял канцелярию комитета министров Анатолия Николаевича Куломзина. Вот Анатолий Анатольевич Куломзин,  его старший сын, служил в армии в период Русско-японской войны, был  офицером. И вот он возвращается из Маньчжурии, едет в поезде из Маньчжурии в Москву. Он сидит среди офицеров, а рядом – вагон солдатский, и он слышит, как солдаты рассуждают: «А неплохо бы нам сейчас всех этих офицеров высадить и расстрелять».

 

Вот эти настроения, в сущности, из гражданской войны,  они сказываются уже и тогда. Это очень важно иметь в виду. Уже в пятом году у нас много маленьких эпизодов гражданской войны, разбросанных по всей Российской империи. Иногда это идет, действительно, по линии Транссиба, а в особенности это в Остзейских губерниях, то есть в современных Эстонии и Латвии, там уже идет, на самом деле, полномасштабная гражданская война. Это имеет место в Самарской губернии, в Саратовской губернии. То есть такие очаги разбросаны по стране. Вот это такой маленький очаг, который мог вспыхнуть.

 

Но тут на помощь пришло искусство. Потому что один из солдат вдруг запел, эту песню подхватили все остальные солдаты и забыли вот этот важный  разговор, который произошел тогда, незадолго до песни.  Это спасло жизнь офицерам. Они приехали в Москву без особых эксцессов.

 

Вдруг оказалось, что, на самом деле, в Москве – это  октябрь уже пятого года – в Москве под контролем правительства только лишь вот современная площадь трех вокзалов. Там, действительно,  соблюдается порядок. А везде за ее пределами какие-то очень разные, странные,  невменяемые политические режимы. Характерно, что тогда, в  октябре пятого года, в здании консерватории проходит такая стихийная конференция, где обсуждается, какое оружие лучше использовать при террористических актах. Такой важный научно-практический вопрос. А рядом с консерваторией стоит корзина, куда надо бросать деньги в помощь жертвам террора, но в данном случае, конечно, имеется в виду террор отнюдь не революционный, а правительственный. Кстати тоже обращаю в этой связи ваше внимание, что если мы берем с вами пятый-шестой год, то за это время каждый четвертый губернатор будет убит. Это, в общем, такая серьезная статистика. Я не говорю, что общая численность пострадавших в результате террористических актов – это 18 000 человек. Среди которых убитых более 10 000 человек.

 

То есть мы имеем дело, на самом деле, с серьезным социальным явлением, который  в огромной степени объясняется отсутствием управляемости ситуации.

 

Можно специально говорить и, наверное, стоит специально говорить  о том, что,  действительно, Россия выходит из революции, в том числе благодаря усилиям нового Министерства внутренних дел, во главе с Петром Николаевичем Дурново. Уже с 19 октября новое министерство, то есть сначала новое правительство, а потом уже и новое министерство будет функционировать. И  в данном случае приходится применять довольно решительные меры. А главное, давать новые полномочия губернаторам, которые прежде были немыслимы. Но об  этой технической стороне мы сейчас с вами, пожалуй, умолчим. Тут важно ведь другое. Несмотря на то, что, действительно, некий порядок к весне будет восстановлен,  тем не менее, в обществе сохраняется мысль, что, на самом деле, настоящая революция только грядет, только произойдет. Пока еще настоящей революции не было.

 

Мы с вами найдем соответствующие статьи. Вот в апреле, соответственно, шестого года Николай Иванович Кареев, Максим Максимович Ковалевский будут писать: «Сейчас мы будем свидетелями, как в России произойдут выборы, а потом и созыв Генеральных штатов России». То есть опять возвращаются к  теме французской революции. И, соответственно, вот наш 1789 год – это 1906 год. Вот мы переживаем сейчас настоящую революцию. То, что было прежде, – это прелюдия. Это преамбула. Это то, что, на самом деле, революцией-то назвать нельзя. Где тут был наш штурм Бастилии? Где была наша «Ночь чудес»? Где был наш поход женщин на Версаль? Вот все то, что ассоциировалось с Французской революцией, Великой Французской революцией,  мы привыкли это называть. Оно в действительности не случилось, значит, должно случиться, должно произойти. И вот, действительно, происходит важный факт – созыв I Государственной Думы.

 

Нам сейчас эти события 27 апреля 1906 года очень сложно понять, а, главное, прочувствовать. Потому что, ну да, новая Дума, ну и что, сколько этих дум было, сколько дум будет, и какое это значение имеет.  А тогда это воспринималось совершенно иначе. Об этом давно мечтали, об этом давно говорили. Россия конституцию даровала всем вокруг. Благодаря России конституцию получила Финляндия, потом Царство Польское. Но, на самом деле, конституцию благодаря России получали и иностранные державы, скажем, Франция в пятнадцатом году. Людовик XVIII не хотел давать конституцию своему народу, а Александр Первый настоял, что она нужна. Потом конституцию получит Валахия из рук России – будущая Румыния, конституцию получит Болгария из рук России. А вот в самой России конституции нет.

 

О конституции мечтают и дети. Вот будущий председатель I Думы – Сергей Андреевич Муромцев – пишет конституцию для своей родной деревни. А Сергей Николаевич Трубецкой вообще пишет конституцию,  будучи тоже ребенком. И тот и другой – такие авторы конституций – подростки. Это распространено в России. Об этом мечтают и говорят. И вот теперь  это случалось. Это можно увидеть воочию. И это объясняет состояние восторга, в котором находится русское общество вот в апреле 1906 года.

 

Поэт Андрей Белый, всем вам, несомненно, хорошо известный, бегает за каретой Федора Измайловича Родичева  весь день. Полагаю, что имя  Родичева не всем известно, а тогда  соотношение силами оно таково – звезда – это Родичев. И его все знают. И за ним стоит бегать. А Николая Ивановича Кареева, известного историка, помимо всего прочего, депутата от Петербурга,  его буквально вносят на руках в Таврический дворец восторженные избиратели.

 

Депутатов встречали в Зимнем дворце. Они собрались. Это была очень пестрая толпа,  очень разная толпа. Ровно, как и разная была Россия. Там много было крестьян, в крестьянских поддевках. Правительство специально, намеренно проводило политику таким образом, избирательный закон, чтобы значительную часть, на самом деле, чуть более половины всех депутатов составляли крестьяне. Потому что надеялись, что крестьяне – это очень надежный элемент общества. Поэтому крестьяне были представлены весьма существенно в I Думе, и не только в первой, но и во второй в том числе. Потом там были представители общественности во фраках, в сюртуках, некоторые в мундирах. Там были представители народов Средней Азии в соответствующих костюмах, там были католические епископы. То есть это вот самая разная Россия, которая в полной мере была представлена в Думе. Это с одной стороны.

 

С другой стороны стояли министры, члены Государственного совета, сенаторы. В мундирах,  как и полагается. А рядом их дамы, которые тоже были одеты соответствующим образом. Ведь выступал государь-император. И когда на эту блестящую толпу уже смотрели крестьяне,  и некоторые  рассуждали –  и не просто рассуждали, за ними записывали: «А что, сели с этой одной из дам снять украшения, которые надеты, сколько на это можно купить землицы?». На самом деле мысль о земле многих крестьян волновала.

 

Выступает император, читает речь. Плохо очень слышно, но, тем не менее, министры и члены Государственного совета, как и полагается, должны были кричать – они кричали «Ура». А депутатская толпа менее организованная: кто-то кричит, кто-то не кричит. Наконец, депутатов выводят из Зимнего, рассаживают по корабликам, и они на этих корабликах плывут в сторону уже Таврического дворца. Проплывают мимо тюрьмы «Кресты». Там уже навели порядок,  и вот ситуации пятого года нет. Поэтому заключенные, это, кстати,  в значительной мере политические заключенные сбежались к окнам тюрьмы и машут белыми платочками,  и кричат что есть мочи «Амнистия!». И депутаты тоже вытащили свои белые платочки,  тоже ими машут, тоже кричат «Амнистия!». Это состояние полного единения и ощущения того, что вот сейчас, в течение очень короткого времени, вы измените судьбу страны.

 

Когда они уже приплывают к Таврическому дворцу,  там огромная толпа их ждет,  приветствует, кого-то, как раз вот Кареева,  вносят буквально в Таврический дворец, депутаты рассаживаются, и одним из первых на трибуну после официального открытия выскакивает Иван Ильич Петрункевич. Опять же, это имя, наверное, не на слуху. А тогда – это лидер освободительного движения, лидер революции, которым очень занимается Департамент полиции. Департамент полиции куда меньше интересуется Лениным или Троцким, чем Петрункевичем. А вот для Николая II Петрункевич – это враг номер один. И все видели, когда Петрункевич в июне пятого года представлялся императору.  Император не ожидал, что это может произойти, как изменился в лице государь-император. И все видели мысль, потаенную в его сознании: нужно пожимать руку Петрункевичу – врагу роду человеческому или ненужно. В итоге – он был человек воспитанный, император Николай II, – и руку пожал. Хотя это потребовало от него некоторых усилий.

 

Вот Петрункевич – многолетний лидер оппозиции – выступает с трибуны Государственной Думы, и требует амнистии для политических заключенных. И, естественно – всеобщий восторг.

 

В самом скором времени выбирают председателя Думы. Им становится, как мной уже упомянуто, Сергей Андреевич Муромцев.  Муромцев готовился к тому, чтобы стать председателем Думы уже, по меньшей мере,  около года. Еще Думы никакой нет, его, тем более, не избрали депутатом,  а он рассуждает, как должен одеваться председатель Думы. Что он должен говорить и как он должен говорить со своими коллегами-депутатами, с  министрами, с  канцелярией  и так далее. Он проработал поведение председателя Думы  до мелочей. Поэтому справедливо, конечно, что его председателем Думы избрали. Как говорили крестьяне, которые видели его на председательском кресле, он не председательствовал, он священнодействовал.


Вот это, вообще, наверное, в  целом характерно  для  многих депутатов Думы, которые относились к своим обязанностям, как  к чему-то явно большему. Ведь они полагали, что они заседают в будущем Учредительном собрании, которое должно взять всю власть, всю ответственность за происходящее в стране.

 

В Думе были очень разные две группы. С одной стороны, это были сливки русской интеллигенции. Самые блестящие имена,  известные всей Европе ученые. Такие как Максим Максимович Ковалевский, Николай Иванович Кареев, Габриэль Феликсович Шершеневич, Лев Иосифович Петражицкий, Федор Федорович Кокошкин и многие-многие другие очень известные ученые.  В абсолютном большинстве случаев –юристы.

 

А, с  другой стороны, это крестьянская Дума. Некоторые крестьяне откровенно признаются, что не умеют читать и писать. Но это даже не главное, главное то, что у них совершенно особое понимание своих обязанностей, и как надо в Думе себя вести. Депутаты получают суточные – 10 рублей в день.  Для кого-то это ничтожно мало, а для крестьян это очень много. И они полагают неправильным тратить их на себя и посылают 10 рублей  в родную деревню,   в родную общину. Но самим-то надо на что-то жить. И вот Сергей Ефимович Крыжановский  описывает ситуацию, когда крестьяне устраиваются работать дворниками, швейцарами, они продают булочки на улицах Петербурга. Одного депутата поймали за тем, что он распространял билеты в Таврический дворец, хотя, конечно, мог их раздавать бесплатно.  Но вот он придумал такой вот маленький собственный бизнес.

 

Некоторые депутаты приезжают в Петербург со своими курами, гусями, один депутат привез с собой собственную козу и, соответственно, занимается соответствующим хозяйством в общежитии.

 

То есть это совершенно особая Дума, которая ведет себя необычным образом. То есть вот депутат сначала поработал дворником, потом идет работать Депутатом. Но, с другой стороны, и одна Дума, и другая Дума, и Дума профессорская,  и Дума крестьянская – они объединены в одном: и те и другие не имеют никакого законотворческого опыта. И как работать на этом поприще, они не знают.

 

Вот один депутат пишет домой, в  семью: «Мы примем аграрный закон,  видимо, не скоро,  через две недели». То есть для него эти 2 недели – огромный срок. Ему кажется что-то фантастическое. Надо все делать быстрее. А Владимир Дмитриевич Набоков – блестящий юрист и сын министра юстиции – рассуждает: надо писать законы очень быстро. Вот в России есть проблема смертной казни. Ну, что стоит взять и написать: смертная казнь отменяется в России навеки. Это же, на самом деле можно сделать за считанные минуты. Вот, на самом деле, мысль о том, что можно менять все быстро, очень быстро, она крепко сидит в головах очень многих депутатов. Они работают, многие, с высокой степенью отдачи. Вот Федор Федорович Кокошкин. Человек, вообще, на самом деле, очень немощный, больной. Он в эти дни просто буквально болел.  У него температура тела не падала ниже 38 градусов. А он работает не только днем, на заседании Думы, но и по ночам, когда пишет законы, которые потом должна обсуждать комиссия. Вот мысль о том, что нужно работать много и быстро, она крепко сидит в головах у многих, а в итоге они встречают довольно странный, с их точки зрения, прием со стороны правительства.

 

Вот первые законопроекты, которые внесены в Думу со стороны власти, это о финансировании прачечной при Юрьевском университете и финансировании  оранжереи при Юрьевском университете. Юрьев – это нынешний Тарту. Тогда, прежде еще его называли Дерптом, до того, как он стал Юрьевым.  Когда эти законопроекты будут оглашены в стенах Таврического дворца, то депутаты будут буквально смеяться, потому что они-то надеются решать вопросы значительные, а не вопрос об оранжерее в Юрьевском университете.

 

13 мая 906-го года перед Думой выступает Иван Логгинович Горемыкин, председатель совета министров. Вопреки представлениям, которые бытуют иногда до сих пор, он не был таким уж рамоликом. У него были вполне отчетливые представления, как себя вести в отношении депутатов, он выстраивал стратегию поведения, о которой специально будет писать императору еще, кстати, до того, как станет председателем Совета министров. И он этой линии придерживался.

 

Вот 13 мая он выступает перед Думой.  В Думе, в Таврическом дворце, была очень плохая акустика. Это была проблема неразрешимая перед депутатами, потому что, все-таки, Таврический дворец строился не для того, чтобы там заседали народные избранники, а непосредственно в этом помещении находился Зимний сад. Но Горемыкин говорил так, что его совсем никто не слышал. Он не старался, на самом деле, ни капли для того, чтобы быть  чуть громче. Напротив. Он, конечно, с некоторой долей высокомерия относился к тем, кто там сидел, но депутатам была роздана речь и они знали, что сказал Горемыкин. А сказал он примерно следующее: вы очень многого хотите и вы, видимо, очень мало получите. Вот подобная дерзость со стороны председателя Совета министров казалась вопиющей.

 

И вслед за ним сразу на трибуну выскочил  много раз мною упомянутый сегодня  Владимир Дмитриевич Набоков. И произносит практически хрестоматийные слова: «Да покорится исполнительная власть законодательной!». Вот с этим чувством Дума руководила – пыталась руководить – политическими процессами в стране. Но, на самом деле, это  настроение передавалось и власти в том числе. И не случайно поэтому в ближайшем окружении императора регулярно ставится вопрос о необходимости создания кадетского кабинета. И сторонником такого кадетского кабинета выступает и Дмитрий Федорович Трепов, человек очень близкий к императору. Некоторые полагали, что применительно к  пятому году вообще почти полудиктатор. Но вместе с тем он, одиозный консерватор,  можно даже сказать реакционер, он тогда в шестом году – сторонник создания кадетского кабинета. И ведет переговоры с Милюковым по этому поводу.

 

Милюков в первую Думу избран не был, точнее, не смог  бы избраться. Его права были ограничены. Но, тем не менее, несомненно, пользовался большим влиянием среди кадетов, которые были лидирующей фракцией в Думе, и среди фракций в особенности. Так вот, Милюков требует, а Трепов с ним соглашается. Милюков чувствует свою силу, он  говорит о том, что необходимо убрать Столыпина с  поста министра внутренних дел. Трепов согласен. Он готов оставить Извольского – министра иностранных дел.  Трепов тоже, естественно с этим соглашается. Трепов соглашается с идеей проведения земельной реформы, на которой настаивают кадеты, а она подразумевает изъятие помещичьей земли. То есть, на самом деле, речь идет о довольно радикальном социальном преобразовании. Трепов тоже не против. Он против, и то довольно робко возражает против политической амнистии. Но это, пожалуй, единственное, где Милюков встречает некое  сопротивление со стороны Трепова. И Милюков убежден – он добьется своего. Более того, он довольно – во время бесед с Треповым – пренебрежительно отзывается о многих своих коллегах по партии. Говорит: «Этот вот, действительно, достоин стать министром, но таких у нас мало, но, вообще, качество нашей партии недостаточно».

 

В это же самое время подобные переговоры ведет не только Милюков. Ведет Муромцев, ведет один из лидеров тогдашних октябристов Шипов,  ведут многие и со стороны власти, и со стороны общественности, и со стороны думской оппозиции.

 

Муромцев так уверен, что победа должна быть за ним, что призывает в свой кабинет Милюкова.  И ставит перед ним вопрос: кто из нас, все-таки, достоин быть премьер-министром. Двум медведям в одной берлоге не ужиться. Ну, подобная постановка вопроса для  Милюкова была возмутительна. И он отказался вести переговоры  с Муромцевым в такой тональности, но сама по себе мысль о том, что нужно уже обсуждать в партиях  вопрос о премьерстве, свидетельствует о многом. На самом деле, действительно, кадеты были убеждены в том, что история играет за них. Они вот схватили ее за волосы и тянут уже в свою сторону.  В данном случае альтернативы быть не может.  Власть должна упасть в их руки.

 

И такие настроения, повторяю, были и в окружении императора, поэтому подобные надежды со стороны кадетов не кажутся слишком уж неосновательными.

 

Но, с другой стороны, кадеты и вообще депутаты не боялись роспуска. Они полагали, если произойдет роспуск, это даже будет лучше. Вот один депутат, а именно, депутат от Курска Долженков выступает на заседании центрального комитета: «Вот нас могут разогнать, и это будет замечательно!  В Думу ворвутся солдаты со штыками. А я встану на мое кресло и скажу: «Мы скорее умрем, чем разойдемся!» Вот в данном случае Долженков с очевидностью пытался сыграть роль Мирабо, то есть он думал, что, наконец-то, произойдут те события, когда пытались разогнать Генеральные штаты, они превратились в Учредительное собрание. Вот когда солдаты будут уже убивать депутатов,  то народ в Петербурге с этим, естественно, не смирится и начнется настоящая революция.

 

Они, конечно, депутаты, не знали, что все пройдет куда более прозаично. Убивать никого не надо, просто по той причине, что Дума будет разогнана в выходной день, когда никого в  Таврическом дворце не будет. Но тут-то как раз проявил некую волю, можно даже сказать, недюжинную волю Иван Логгинович Горемыкин, от которого никто не ожидал этого. Ведь он был довольно уже не молодой человек. На заседаниях Думы засыпал, на заседаниях правительства засыпал,  ничего путного, как будто бы, сказать публично не мог. А вместе с тем в данных обстоятельствах он четко знал, что он хочет. Он добивается того, что все-таки император подписывает манифест о роспуске Думы. Перед тем, как заехать домой, он дает указание, Горемыкин, – ввести войска в Петербург,  определенным образом их расположить, развесить манифест о роспуске Думы  по городу и, наконец, еще,  помимо всего прочего, закрыть Таврический дворец на замок. Все это сделано. Он  идет домой и говорит своему камердинеру, что он идет спать и просьба не будить его ни при каких обстоятельствах. Он очень хорошо знал своего императора, и знал, что может последовать в скором времени.

 

И, действительно, ночью приезжает фельдъегерь от царя с пакетом. А Горемыкин спит. Пакет, естественно, не раскрывается. Он проснется и первым делом откроет утренние газеты. В утренних газетах опубликован манифест. Все. Назад дороги нет. А теперь уже можно открыть и конверт от царя. И в этом конверте просьба повременить с роспуском.

 

То есть вот  в императорском окружении боялись роспуска настолько, что сомневались до самого последнего момента. Но, тем не менее, вот это случилось. Кстати, Горемыкин прекрасно знает, что  вместе с роспуском Думы принято решение и о его отставке, и, соответственно, формировании нового кабинета министров, во главе которого, как мы с вами прекрасно знаем, становится Петр Аркадьевич Столыпин. Но его это не сильно волнует,  он, в общем, за власть совсем не держался,  должность его не очень интересовала. Он добился того, чего хотел.

 

Депутаты всполошены и встревожены. Павел Николаевич Милюков на велосипеде разъезжает  между членами центрального – он очень любил велосипед, он  вносил эту моду в жизнь, в столице в том числе –  он разъезжает на велосипеде между членами Центрального комитета и убеждает их собраться, ЦК партии кадетов, и фракция в скорости тоже собирается. Собираются и трудовики, и принимается решение: депутатам ехать в Выборг.

 

Выборг сравнительно недалеко от Петербурга. А, кроме того, это уже на тот момент Финляндия, Великое княжество Финляндское. И, хотя Финляндия все-таки часть Российской империи, но особая часть Российской империи. Многие законы там не действуют, а, главное, что местная администрация пользуется случаем, чтобы нанести какой-то такой булавочный укол верховной власти в петербургское правительство.  И подобное происходит. Выборгский губернатор два  дня, практически смотрит сквозь пальцы на то, что на его территории происходит нелегальное собрание значительной части депутатов Государственной Думы. Около двухсот депутатов съехались в Выборг. Им надо было очень срочно принять решение. В общем-то, оно было готово уже  в первые часы, и, как мы  свами знаем, вот 10-ого июля подписано Выборгское воззвание. Это воззвание призывает население не платить налоги и не идти в армию в знак протеста против роспуска Думы.

 

На самом деле, эти требования были предельно наивными. И либо они предполагают со стороны депутатов незнание того, что представляли собой основные массы населения, либо в этом есть такая некая толика лицемерия. В любом случае, крестьяне и так не  платили налоги, точнее, они должны были платить налоги, но как мы знаем, недоимки были очень велики. И в четвертом году, и в пятом году, в  шестом году, поэтому повлиять на этот вопрос было невозможно. Или точнее, вы говорили то, что и так уже происходило.

 

Кроме того, и это главное, на самом деле, в большинстве случаев прямые налоги, которые в России платились, они шли не в государственную казну, а  в земский бюджет. То есть, если бы крестьяне, предположим, стали бы платить еще меньше,  чем платили, это ударили бы по земству. А как раз многие депутаты были членами земских собраний или земских управ – уездных или городских. А вот не идти в армию – это очень рискованно. Речь шла об уголовной ответственности, и поэтому для крестьян вопрос, чаще всего,  в этой плоскости не стоял. На самом деле,  тех, кто не приходил на призывные пункты  в пятом году, было существенно больше, чем в шестом. То есть, иными словами, влияние Выборгского воззвания, если и имело <место> в этом случае, то явно не существенно.

 

Получалось, что, на самом деле исход из Выборгского воззвания, прежде всего, в том, что те, кто подписал его, потом не смогут стать депутатами Думы, потому что они будут проходить по соответствующей статье. И вынуждены будут просидеть три месяца в заключении. Но они-то ехали в Петербург с ощущением, что арестовывать будут прямо сейчас, что начнутся жесточайшие репрессии. А Петербург в это время уже горит пламенем революции. Таково было чувство у многих народных избранников. И поэтому. когда они ехали с Выборга  в Петербург, они из окон поезда выбрасывали только что свежеотпечатанный текст Выборгского воззвания. Это должен быть их последний голос, сказанный народу.

 

Они приезжают на вокзал. И там, практически, никого нет. Да, есть, конечно, полиция, она блюдет порядок, но никого арестовывать не собирается. Да, в общем, и встречавших не много. Они расходятся по городу в состоянии полнейшей апатии. Они поражены, что, на самом деле, столица молчит. Как такое происходит? Ну, они думают, наверное, потому что лето. Вот будет конец августа и начнется настоящая революция. Но мы с вами знаем, что в конце августа ничего подобного тоже не произойдет. Но, наверное, объясняют они, просто пахотная пора,  не до революции. Подождем еще месяц-два, начнется что-то настоящее. И мы с вами представляем себе, что  и в данном случае их ждало разочарование.

 

А главное, наверное, все-таки, принципиально в другом. А в том, что  уже в июле шестого года, правительство публикует программу действий. То есть оно уже на этом этапе, на самом раннем этапе, определяется, что оно собирается делать. Видимо, это уникальный опыт, которого прежде не было в российской истории. Но и главное, оно не только нечто декларирует, а уже осенью шестого года начинает делать. И делать очень существенно.

 

Напоминаю вам – ну, это такой общеизвестный, школьный факт – 9 ноября 1906 года – это начало столыпинской аграрной реформы, которая проходит по соответствующему указу. Но указ 5 октября  шестого года, может быть, еще важнее, потому что он предоставляет крестьянам права, равные с представителями всех прочих сословий в Российской империи. То есть происходит удивительная вещь: снимаются очень важные сословные дискриминационные акты, которые ограничивали большинство населения страны. Теперь крестьянин может сам решать, где ему жить, без санкций общины, сам решать, где будут учиться его дети, без санкций общины. Он может поступить на любую службу. И при этом санкций общины не требуется. То есть происходит очень важный правовой поворот. И это касается очень многих сфер жизни, которые либо уже меняются осенью шестого года, либо, что важнее, готовятся соответствующие проекты, которые потом уже, в марте шестого года, будут представлены в Государственной Думе правительством Столыпина.

 

Вот, на мой взгляд, это как раз и ситуация выхода из революции. Когда правительство обретает  субъектность, когда оно становится самостоятельным политическим игроком. Когда оно способно предъявить обществу уже повестку, которую общество будет обсуждать. И мы здесь видим спад одновременно и крестьянского движения, и количества террористических актов резко идет вниз. Да, конечно, тут важна и репрессивная политика. Но репрессивная политика проводится с конца пятого года и далеко не всегда дает результат. Важно сочетание программы реформ с возможностью власти осуществлять и защиту собственных интересов.

 

На мой взгляд, это лишний раз объясняет проблему революции. Революция – это, как говорил замечательный публицист, на мой взгляд, Александр Соломонович Изгоев – это не сила атаки, это слабость защиты. То есть, проще говоря, речь идет о состоянии власти, о диагнозе власти. Любая позиция, она будет слабее правительства технически, но тогда, когда правительство не может отвечать на вызовы времени,  то любая позиция становится чрезвычайно влиятельной. Тогда, когда  власть обретает способность говорить,  когда она обретает способность адекватно отвечать на вызовы времени, то революционный кризис, само собой сходит на нет.

 

Был один замечательный поэт в 1905 году, который сейчас совершенно неизвестен, а  тогда он, действительно, был довольно популярен – Мятлев. Он поэт-сатирик.  Он писал на злобу дня самые разные стишки. Некоторые из них, на мой взгляд, весьма точно демонстрирует ту проблему, которая имела место в начале тех событий, о которых мы  с вами говорим.  Вот применительно к пятом у году он   написал следующее стихотворение, я люблю его цитировать, на мой взгляд, оно много говорит о том, что имело место быть:

«Закон правительства простой:

  Чтоб было все в порядке,

  Железной управляй рукой,

  Но в бархатной перчатке.

  У нас навыворот пока

  В деревне и в столице:

  Везде бессильная рука

  В ежовой рукавице».

 

Вот, когда ежовая рукавица была снята, а, с  другой стороны, рука почувствовала некую… все, кто почувствовал эту руку, почувствовал некую сталь, некую мощь, тогда мы видим с вами угасание революционного процесса. Но вместе с тем это и начало того цикла преобразований, которые ассоциируются с именем Столыпина, и о которых мы с вами, к сожалению, не говорим.  За отсутствием времени.

Спасибо!

 

Вопрос слушателя:

Вы утверждаете, что высшая аристократия была не солидарна с властью, и в качестве примера приводите речь Шереметева на коронации императора,  приводите кружок «Беседа». У меня такой вопрос: не была ли это попытка создать партию-спойлер? Не пыталась ли тем самым  аристократия просто обезопасить себя и снять социальное напряжение?

 

Кирилл Соловьев:

Вы поясните, что вы имеете в  виду в данном случае под партией «спойлер»?

 

Слушатель:

Я имею в виду, что,  возможно,  просто хотели переключить внимание заинтересованных масс на факт наличия партии, которая потенциально может выражать недовольство, но которая, на самом деле, не выражала бы народное недовольство, а выражала бы… ничего не выражала бы, по сути, она бы просто переключала на себя внимание людей.

 

Кирилл Соловьев:

Спасибо большое. Смотрите, это все было бы, наверное, так, если бы речь шла о публичном политическом пространстве, которого в России на тот момент не было. Если у вас возникает такая партия, ну, речь идет не о партии, а о таком кружке,  то о ней, естественно, никто не знает. Только непосредственно ее участники. И ваша задача отнюдь не популяризировать свою деятельность, а найти тактику, способную осуществить ваши задачи в очень ограниченном коридоре возможностей.

 

Вот я об этом сказал буквально слово, а вы вспомнили о кружке «Беседа». Почему он называется кружком «Беседа»? Чтобы  никто  не догадался, что подобный кружок есть. Понимаете, в чем дело? Специально они делают так, чтобы никто не знал об их наличии. Дело в том, что вы знаете, в России  практиковалась перлюстрация. То есть чтение чужих писем. Это было сделано на таком промышленном, фабричном уровне. Была отработана технология чтения, очевидно, сотен тысяч писем в год. И поэтому члены будущего кружка знали – их письма читают. Вот чтобы их письма читали, но не понимали,  они придумали такое название «беседа». Это предложил, кстати, Николай Алексеевич Хомяков,  будущий председатель III Думы. Вот мы пишем: «Приглашаю вас на беседу», и никто не догадается, что речь идет об организации, а не просто о многочисленных беседах, которые проводились тогда местным дворянством. То есть, на самом деле, речь идет не о публичной организации, о которых не то чтобы известно было в массах населения – массы населения, как вы понимаете, довольно пассивно реагировали даже в условиях событий пятого года – а речь идет о том, что не знали даже представители,  в большинстве случаев, аристократии, которую вы вспомнили, чиновничества, интеллигенции. Они просо не знали, что такое есть.

 

Теперь еще важный момент: нельзя преувеличивать масштабы политической активности даже в пятом году. Во-первых, надо иметь в виду, что всю повестку формирует, так или иначе, то, что мы  с вами называем обществом.  То есть это образованное активное меньшинство. Сколько оно составляет процентов тогда, в пятом году? Большой вопрос. На этот счет существует разное мнение.  Есть автор, который полагает, что это аж 16% населения. Это очень много от ста, где-то, двадцати семи миллионов. Некоторые говорят – 10% населения, некоторые говорят – 3% населения. Но, в  любом случае, это не большинство. Это первый момент. Но  даже в этом сегменте, вот те, кто, непосредственно, готовы вести  партийную борьбу, – это совсем малая часть. Вот если мы берем  с вами шестой год, это время, когда все партии достигли своего максимума. То совокупная численность всех политических партий в России, включая и национальных партий, в том числе, это полпроцента населения. Понимаете? И об этих партиях уже знают, об этих партиях уже говорят.

 

Потом, дело в том, что та повестка, консервативная повестка, которая была характерна для части оппозиции, на самом деле, это был единственно возможный язык, с  которым можно было говорить с властью, скажем, на второй, третий,  четвертый год. Требовать конституции казалось просто неприличным. Поэтому, когда вы говорили о необходимости земского собора, это, на самом деле, для многих воспринималось, как совершенный максимум того, что можно только потребовать и получить в условиях  существующего самодержавия. И  в этих обстоятельствах это позиция не спойлеров, это позиция максимально возможных требований в данных обстоятельствах. И они пытались влиять не через публичную сферу, которой не было, как я уже сказал, а через свои отношения  с представителями власти, через влияние на неземскую интеллигенцию, через попытку координирования деятельности  земств, об этом  можно говорить специально и особо, но это политика в условиях очень ограниченной публичности. И мы с вами будем совершенно не правы, если будем предписывать им логику наших дней.

 

Я ответил на ваш вопрос?

 

Слушатель:

Да.

 

Вопрос слушателя:

Кирилл Андреевич, спасибо большое  за некоторые идеи, которые вы нам озвучили и пищу для размышлений дали. Савенков Роман, Воронежский госуниверситет.  У меня вопрос и уточнение. Прошу вас охарактеризовать какие-то особенности  политической коммуникации в то время. Потому что вы, с одной стороны,  в начале лекции рассказывали о радикализации масс, а, с  другой стороны,  говорили о вялом реагировании  на роспуск Государственной Думы,  о том, что никто об этом не услышал, никто не заинтересовался. Упомянули о том,  как разрушил сословные перегородки  указ Столыпина, но, в то же время,  как быстро об этих новых возможностях узнавали крестьяне? Какова пауза была между решением правительства и реакцией на него общества, понимание того, что что-то изменилось, что что-то произошло? Возможно ли, что у каждого сословия или у места проживания была разная скорость получения информации, а, значит, вовлечение в политический процесс?

И уточнение по поводу антиправительственной партии, о которой говорил Шереметев. Это точно была антиправительственная партия или межгрупповые какие-то столкновения, и они назвали то,  не желая каких-то системных преобразований,  просто формировали новую группу, которая должна  были быть при дворе, играть большее влияние, чем те, которые сейчас занимали доминирующую позицию?

Спасибо.

 

Кирилл Соловьев:

Хорошо. Спасибо большое за вопрос.

 

Вы абсолютно правы, что, конечно же,  скорости коммуникации в России были разные. Мы это знаем, скажем, по событиям 17-ого года. О том, что произошла в Петрограде революция,  узнали в разных местах не то что в разное время, а поразительно то, что, скажем, в некоторых районах Петербургской губернии об этом узнали существенно позже, чем,  скажем,  в Москве. Распространение информации шло вместе с железнодорожным сообщением в том числе. И, зачастую, вместе с вовлеченностью в тот или иной политический процесс. Кроме того – но тут очень важная проблема – на самом деле речь идет не просто о разной скорости восприятия информации,  но еще, помимо всего прочего, о вообще  разном восприятии информации. Вот мы с вами не можем быть уверены в том, что разные социальные группы одинаково понимали то, что видели. Вот простой пример: псковские депутаты оказываются в I Думе. И они удивлены. Они удивлены всему, что видят,  их все не устраивает. Почему? Нет, во-первых, императора на заседании Думы. Они были убеждены, что император должен быть. Потом, почему депутаты сидят спиной к спине, а не лицом к лицу, за круглым столом? Почему чай не раздают на заседаниях Думы? А, главное, должен присутствовать, действительно, царь и мы с царем будем говорить о земле.  У них совершенно свой образ того, что должно происходить. И это не соответствует тому, что происходит на самом деле.

 

Один депутат-крестьянин предлагает свою реформу вообще всего политического устройства страны. Какая главная проблема в России? Бюрократия. Много ее очень. Что надо сделать? Надо упразднить все чиновничество в России и оставить только двух министров, которые, по мнению этого депутата, действительно, нужны. Легко догадаться, о каких министрах идет речь: министр иностранных дел и министр внутренних дел. Какие еще дела бывают? Только иностранные и внутренние. И каждому из  этих министров прибавить по 2 писаря. И все, и вся бюрократия! Больше никаких чиновников вообще ненужно. Это огромная экономия. Более того, он даже посчитал, какое жалование нужно платить и министрам, и его ближайшим сотрудникам. Я сейчас не буду приводить эти цифры, просто не помню.

 

Но к чему это? К тому, что у крестьян, разных крестьян, в общем, своя есть логика. Тем не менее, у крестьян совершенно свое видение тех процессов, которые они видят. Они видят одно, а воспринимают далеко не так, как вы можете на это рассчитывать.

 

Я уже приводил факт, он очень любопытный: во II Думе некоторые крестьяне метались между крайне правыми и крайне левыми.  Вот кадеты их не устраивали категорически. Октябристы их не очень устраивали, а  крайне правые – вполне. И крайне левые тоже. Одних и тех же. То есть у них совершенно другое политическое восприятие, поэтому не нужно думать, что если бы они услышали о роспуске Думы, то обязательно бы воспряли, и у них бы возник бы какой-то политический лозунг, который бы привел их в политическое действие. Нет. При всем при том, что они готовы были возмущаться по одному поводу, совершенно необязательно, что они должны были реагировать остро так, как на это рассчитывала, скажем, кадетская фракция.

 

Причем, вот когда мы представляем  себе поведение крестьян в разных обстоятельствах, то становится понятным, что их мотивы, несомненно связанные с  землей, могут обретать совершенно разный политический подтекст. Были массовые эсеровские крестьянские организации.  Но были массовые правомонархические крестьянские организации.  В разных обстоятельствах мы видим, как по-разному ведет себя крестьянство. При этом оно читает, кстати, то, что публикуется  в Государственной Думе. Стенограммы выступлений депутатов – это народное чтение в шестом, седьмом и последующим годах. То есть эта информация до крестьян доходит,  более того, пользуется популярностью. Но они по-своему это понимают. То есть речь идет не только о скорости восприятия, но и о характере восприятия. И оно по России, естественно, разное, потому что она очень разная.

 

Это вот ответ на первый вопрос. А теперь по поводу второго. На самом деле, тогда говорилось не об антиправительственной, а об оппозиционной партии. Это как бы немножко разные вещи. Но оппозиция предусматривалась не как часть придворной жизни, а как альтернативное видение его, прежде всего, в связи с тем, что те, кто войдет потом в соответствующее объединение, это, прежде всего, деятели земств и городского самоуправления, прежде всего. Они себя с властью не ассоциируют.

 

Очень важно иметь в виду, что российская аристократия, дворянство, оно, на самом деле, не чувствовало, что речь идет о дворянской власти. И аристократия не будет чувствовать себя защищенной в тех обстоятельствах, о которых мы с вами говорим. Оно власть интерпретирует как власть бюрократическую. Наверное, в этом есть определенная правда. Потому что бюрократия в данном случае реализует свой проект и свое понимание того, что такое Российская империя.

 

При этом надо иметь в виду, что и бюрократия себя не ассоциирует  с существующей властью.  Потому что бюрократия ведь не отдельная корпорация, а много разных отдельных чиновников, каждый из которых при этом может быть, на самом деле, вполне себе не лояльных взглядов по отношению к власти. В этом, на мой взгляд, не то, что феномен, а в огромной степени объяснение того, что произойдет в четвертом-пятом году. Если выбирать уж движущую силу первой революции, при всем при том, что подобный подход мне кажется не совсем точным, такой движущей силой будет чиновничество. Потому что его степень неготовности солидаризироваться с той властью, которую, по большому счету, оно же, чиновничество, осуществляет,  в огромной степени объясняет события пятого года.

 

Если бы речь шла о власти, имеющей программу понимания того, каков вектор развития, мы увидели бы совершенно иную ситуацию. Но так как такой программы нет, каждое ведомство защищает, по мере возможностей, собственные интересы. Мы видим с вами распыление власти, и отсутствие ее концентрации,  то итог следующий, что в тот момент, когда стоит перед чиновником выбор: кто вы, то он действует не потому что он чиновник, а потому что он представитель общественности  в то же самое время.

 

Поэтому, когда аристократия в России вот тогда, в том числе, в девяносто шестом году – в девяносто девятом году заявляла свои позиции,  она заявляла свои позиции как представитель общества, а не как представитель власти. Они с властью себя не ассоциировали.

 

Вопрос слушателя:

Насколько к этим реформам лояльно или негативно относилось мелкопоместное дворянство или, например, армия? Насколько сильно на них могла положиться правящая власть? Ведь это же еще и Русско-японская война в то время.

И еще  один вопрос: не рассматривался ли такой вариант  чистки, которую проводил Сталин, например? Вы говорили о нелояльности чиновников, не рассматривались такие варианты внутренних чисток в плане государственного аппарата?

 

Кирилл Соловьев:

Спасибо большое за вопрос. Только одно уточнение. Скажите, пожалуйста, когда вы говорите о реформах, о каких реформах вы говорите?

 

Слушатель:

О реформах, направленных больше влево, чем вправо. То есть не консервативных реформах. Какие-то сдвижки, направленные на уравнение в правах,  предоставление каких-то прав и свобод.

 

Кирилл Соловьев:

Понятно. То есть вы имеете в виду уже последующий цикл столыпинских преобразований.

 

Слушатель:

Да, не в сторону монархии.

 

Кирилл Соловьев:

Нет, одно другому не противоречит. Я отвечу на ваш вопрос. Дело в том, что тут не очень понятно, что есть «право», что есть «лево», потому что, естественно, Столыпин был монархистом, и те реформы, которые он проводил, подразумевали несомненное сохранение монархии, естественно. И,  более того, их нельзя расценивать, конечно, как левые реформы, отнюдь. В общем, очень сложно определить эту направленность преобразований: это вправо или влево, но это, скорее, я думаю, все-таки, вправо, чем влево. Но как к этому относились помещики? Смотря к чему. Потому что если речь идет о земельной реформе,  то, несомненно, к этому относились уже к этому моменту в большинстве случаев позитивно. Несмотря на то, что Столыпину приходилось переламывать общественное настроение, в котором формировался такой славянофильский народнический  консенсус, не подразумевавший создание частной собственности крестьян на землю, но, тем не менее, уже к этому моменту в объединенном дворянстве была сильна позиция – это, в общем, влиятельная корпорация, которая громко говорила от имени всего дворянства: необходимо создание крестьянина-собственника. Это дает надежду на мир в деревне. Это была позиция, громко звучащая в пятом году,  еще громче в шестом году. И поэтому, в общем, она вполне соответствовала дворянским, помещичьим, на самом деле, – потому что мы имеем в виду, когда говорим о дворянстве, понятное дело,  помещичье дворянство. Ведь в большинстве случаев дворяне к этому моменту уже поместьями не располагали.

 

Но это один аспект реформы. А ведь был еще проект земской реформы,  судебной реформы, вот к ним как раз поместное дворянство относилось резко отрицательно. Потому что это ставило вопрос о том, а кому принадлежит уже не собственность на землю, а власть  в деревне. И вот теперь речь шла о том, что власть в деревне должна прийти к новым учреждениям, фактически к крестьянскому земству. Дворянство к этому относилось очень болезненно. Вот Совет по делам местного хозяйства, который будет создан еще во времена Плеве, а теперь уже, действительно, будет работать и будет состоять, в том числе,  из поместного дворянства, вот к этим преобразованиям будут относиться резко отрицательно. И будет в огромной степени их торпедировать. И в случае судебной реформы это получится. Судебная реформа ни в каком виде, как и законопроект через Государственную Думу и Государственный совет не  пройдут в огромной мере усилиями, как раз, поместного дворянства.

 

То есть иными словами, вот эти реформы встречают очень сильное сопротивление со стороны старых элит, что не удивительно,  они предполагают ломку жизни,  ломку быта во многих сферах.

 

Это вот отвечая на ваш первый вопрос. На второй отвечу очень просто и легко: нет, никакие чистки не планировались, вообще такой стиль мышления для этого времени характерен не был.

 

Вопрос слушателя:

У меня вопрос  конкретно по заявленной теме: почему свершилась революция? Вы такой анализ очень большой дали, но здесь как бы действующего лица самого важного, нет, как бы Николай II вообще не упоминается.  И можно ли вот так запросто, если отвечать на вопрос, сказать: да, вот революция случилась, потому что не  было конституции? Вот можно так просто?

 

Кирилл Соловьев:

 

Нет, в итоге-то конституцию приняли. Понимаете, в чем дело, мы с вами имеем дело после пятого года, уже с совершенной другой политической системой. Политический режим изменился качественно. Мы в литературе можем найти много разных  рассуждений о том, а является ли ситуация шестого – семнадцатого года ситуацией конституционной монархии? Я полагаю, да, несомненно. Но, судя по всему, ваш вопрос ведь  о другом: почему произошла революция? Вы так вот хотите однозначного ответа. Так я понимаю? (улыбается). Вот в чем суть вашего вопроса? Вот что главное, на что мне нужно ответить?

 

Слушатель:

Да вы  ответили.

 

Кирилл Соловьев:

А я уже ответил. Хорошо. Значит, я  повторю. Конституция была, несомненно. И поэтому, это, в огромной степени результат революции. Но при этом, если объяснять, почему случилась революция,  я бы так однозначно  не сказал. Если это была цель всего преобразования. Это был важный элемент. Очень необходимый, но важный,  потому что все последующие реформы –  это ведь составная часть, на самом деле, того большого модернизационного проекта, который ассоциируется с именем Столыпина. Но,  на самом деле,  который готовился еще за некоторое время до того, как он  стал во главе правительства. Речь идет, на самом деле, о целом пучке проблем, главная из которых заключается в том, что действующая власть, как я уже много раз пытался показать, она не имела механизмов ясных диалога с обществом. Вот механизм выработался, понимающий с одной стороны, что есть институты Думы, а,  с другой стороны, есть институт правительства. И это правительство является не просто собранием  приказчиков при царе, а у них есть некое видение, программа,  понимание, что они хотят. И у вас появляется повестка, о чем говорить, о чем торговаться. И вот тогда,  когда возникает такая повестка, вы, на самом деле, снимаете проблему революции. А когда у вас нет такой повестки,  то вот революция становится одним из возможных механизмов решения проблемы.

Финансовые попечители:

Благодарим за поддержку:

«Открытое пространство»
+7 (909) 214-15-45